Данилевский замечает: «Русский в глазах их (европейцев) может претендовать на достоинство человека только тогда, когда потерял уже свой национальный облик.»
Порой перо Герцена выдает его с потрохами. Он перестает контролировать себя и пишет как обычный русофоб, ничем не связанный с Россией.
«Россия налегла, как вампир, на судьбы Европы», «это царство (Россия), неизвестное двести лет назад, явилось вдруг, без всяких прав, без всякого приглашения, грубо и громко заговорило в совете европейских держав и потребовало себе доли в добыче», – это он жжет глаголом в письме французскому историку Мишле.[191]
Я не знаю, какой гений, с помощью каких интеллектуальных доказательств может доказать, что разгром и расчленение России, ее унижение должно пойти на пользу русскому народу. Герцен таких доказательств нам не оставил. Возможно за такие доказательства возьмутся Гайдар, Немцов или Гонтмахер. В случае успеха, они будут достойны Нобелевской премии в области химии.
До сих пор Герцен – одна из самых уважаемых личностей в интеллигентском пантеоне, без пятна порока; в Петербурге стоит кузница педагогических кадров его имени. Неужели будущие учителя должны учиться патриотизму на его примере. Неужели в России было мало писателей лучше, чем Искандер? Писателей было много, хороших и разных, но Герцен выразил собой распространенный типаж российского интеллигента.
Усилия разнообразных русофобов, как западных, так и импортированных из России, не пропали даром. Шовинистическая западная пресса сформировала устойчивый «социальный заказ» на их плоские мысли. На родине всех печатных «свобод», в Британии, публике были настолько привиты антироссийские мнения, что по словам В. Кобдена, сторонника мирного урегулирования англо-русского конфликта, выступать перед ней на митинге было все равно что перед «сворой бешеных псов».[192] Зато английская пресса подчеркивала вхождение Турции в круг цивилизованных европейских стран. А Луи-Наполеон лишился прежнего ореола авантюриста, окруженного паразитами и проститутками.
Отнюдь не наши, а французские церковные иерархи придали наступающей войне религиозный характер. Архиепископ Парижский Сибур благословил борьбу с русскими такими словами: «Война, в которую Франция вступила с Россией, не есть война политическая, но война священная».[193] Ну, если можно кардиналу, то и я не откажу себе в усматривании параллелей между событиями 1853–1856 и 1204–1205 гг. – временем Четвертого крестового похода. В обеих войнах Запад ставил целью разгром ведущего восточно-христианского государства, захват контроля над Черноморскими проливами, Балканами и Передней Азией.
Тютчев отозвался на нарастающую волну русофобии так:
Ужасный сон отяготел над нами,Ужасный, безобразный сон:В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,Воскресшими для новых похорон…И целый мир, как опьяненный ложью,Все виды зла, все ухищренья зла!..Нет, никогда так дерзко правду БожьюЛюдская кривда к бою не звала…И этот клич сочувствия слепого,Всемирный клич к неистовой борьбе,Разврат умов и искаженье слова —Все поднялось и все грозит тебе!О, край родной, – такого ополченьяМир не видал с первоначальных дней!..Велико, знать, о, Русь, твое значенье.Мужайся, стой, крепись и одолей!
А великий русский писатель Гоголь незадолго до смерти написал:
«Исчезло даже и то наружное добродушное выражение прежних простых веков, которое давало вид, как будто бы человек был ближе к человеку. Гордый ум девятнадцатого столетия истребил его. Диавол выступил уже без маски в мир.»
Восточная война. Крокодил против медведя
Кому выгодно?
Обычно печальная повесть о Восточной (Крымской) войне завершает рассказ об императоре Николае и служит как бы надгробной эпитафией его якобы неудачному царствованию.
Для западных авторов, в особенности английских, Крымская война свидетельство превосходства «сил свободы» над «силами тирании». О том, что в этом деле участвовали еще какие-то парни с ятаганами, то бишь османы султана Абдул Меджида и какие-то французы императора-путчиста Наполеона III порой даже не упоминается.
В реальности, против России воевали три огромные колониальные империи, 90 % населения которых не обладали никакими гражданскими и политическими правами. Если учесть содействие вражеской коалиции со стороны большинства европейских держав и США, если учесть, что вражеская коалиция использовала ресурсы множества зависимых стран, включая самые населенные регионы планеты, то, можно сказать, что России пришлось бороться почти что против всего мира.
Наши либеральные историки и публицисты также придерживаются штампа, простого, как и всё их историотворчество. Николай-де, будучи самодержавным тираном, являлся вдобавок и агрессором, что само собой разумеется. Как агрессор он, естественно, хотел напасть на какую-нибудь слабую страну и отнять у нее что-нибудь ценное. Поскольку ближайшей слабой страной была Османская империя, то Николай хотел отнять у нее Проливы и Константинополь – наверное, чтобы закрепостить турецких крестьян и повесить турецких декабристов.
На самом деле, интерес к Константинополю был у Екатерины Великой, да и то больше теоретический. Николай же неоднократно говорил, что не разделяет прожектерства бабушки. В беседе с английским послом Р. Сеймуром от 22 января 1853 царь напомнил: «Наследовав ее (Екатерины II) обширные владения, я не наследовал ее видений или, если хотите, проектов. Наоборот, моя страна так обширна и находится в столь счастливом во всех отношениях положении, что с моей стороны было бы безрассудно желать увеличения земель и большего могущества, чем у меня есть».[194]«Я уже два раза мог овладеть Константинополем и Турцией…, – сказал император Николай генералу Муравьеву в начале 1853 г. – Какие выгоды от завоевания Турции произошли бы для нашей матушки-то России, то есть для губерний – Ярославской, Московской, Владимирской и прочих? Мне и Польши достаточно.»[195] Проливы, кстати, желал заполучить лидер конституционных демократов Милюков – вместе с другими либеральными политиками времен Первой мировой войны, которые наивно полагали, что Англия непременно вознаградит Россию за верную дружбу геополитическим призом…
Для наших родных либералов «поражение в Крымской войне» непременно снабжается эпитетом «тяжелое», служит признаком «отсталости крепостнического режима» и свидетельством «гнилости самодержавия», которое «втянуло» Россию в войну против «передовых» стран, где была и «развитая промышленность», и «свобода прессы». Мировой прогресс-де с помощью английских пушек просто пришел на помощь страдающей интеллигенцией и стонущему крестьянству и принудил самодержавие приступить к началу реформ.
Следуя этой логике, и китайский император втянул «отсталый Китай» в войну против «передовых наций» – а, видимо, надо было не препятствовать затоплению Поднебесной английскими наркотиками. «Отсталые» сикхи, афганцы, индейцы, зулусы тоже были «втянуты» своими вождями, отчего бились с фитильными ружьями, ассегаями и луками против английских солдат, представляющих с помощью картечи мировой прогресс. Согласно блистательной либеральной мысли надо было осознать свою «отсталость», сдаться посланцам «гражданского общества», и тихо-мирно превратиться в кули, сипаев, негров на плантациях, а в случае бесполезности спокойно вымереть в резервациях. Ведь через сто лет «свободная пресса» лет через сто непременно заметит кости аборигенов, невписавшихся в прогресс, и принесет свои извинения, «вери вери сорри».
Эскимосы всегда были и будут «отсталыми». Их можно разгромить и победить силой одного взвода, но это единственный народ, способный выживать в ледяной пустыне, без каких либо снабжения извне. Индусы и китайцы в 19 веке оказались «отсталыми» по сравнению с британцами, однако на протяжении многих тысячелетий было совсем наоборот – «отсталыми» были англосаксы. Они были просто кучкой грязных невежественных дикарей в сравнении с блестящими цивилизациями Индии и Китая. Англосаксы орудовали копалками, сделанной из человеческих костей, когда на Востоке создавались математические теории, романы, философские системы, огромные корабли, ракеты и изделия с помощью порошковой металлургии. Хозяйственные системы Индии и Китая были максимально приспособлены к условиям внешней среды и обеспечивали высокую плотность населения. Так называемая «отсталость», меньшее количество пушек или танков, меньшая агрессивность отнюдь не признак второсортности народа или порочности принятой у него формы правления. Это означает лишь то, что условия внешней среды определили именно такой характер социальной системы и такую техническую вооруженность на данном этапе развития.
