Вот что мы имеем: этакая милая репрезентативная выборка. Я тут ничего не придумала. Пожалуй, мне стоит изобрести парочку собственных объяснений:
1) есть фатальное нечто в психологии египетского народа, ведущее к регламентации и слепому повиновению; 2) воля богов.
Сомневаюсь, что смогу убедить читателя принять всерьез мою вторую причину; даже благочестивые историки допускают, что божество работает посредством некоторых различимых правил. Первое из моих предположений звучит не так неубедительно. Однако его абсурдность станет очевидной, когда я признаюсь, что взяла это предложение из контекста, не имеющего ничего общего с Древним Египтом, – из комментария по поводу событий, которые привели ко Второй мировой войне. Я изменила только название народа. Ссылка на фатальное нечто в психологии народа не объясняет ничего, кроме неспособности комментатора дать объяснение. Единственное различие между волей богов и врожденными расовыми характеристиками состоит в том, что первая вышла из моды, в то время как вторыми – увы! – обходятся слишком часто. Любое из двух может быть верным (хотя я позволю себе усомниться в этом), но ни одно из них не является особенно полезным в качестве принципа исторического исследования.
Факт, что приемлемые теории причинности довольно зыбки, является тревожным, если нам хочется верить, что реальные причины действительно существуют. В XIX столетии в дополнение к воле богов (Божьей воле) пришло и ушло несколько теорий. Историку опасно играть с понятием причинности; если он заходит слишком далеко, то оказывается в смертоносных объятиях философа. Историки – и кто их осудит – стараются избегать таких столкновений. Их причины, как правило, лишены философских глубин, но являются прозаичными, деловыми объяснениями, понятными каждому начитанному человеку. Но исторические причины неизбежно попадают под влияние интеллектуального климата эпохи. Мы более не приемлем сверхъестественных объяснений – Бог и дьявол равно вышли из моды, – поскольку наше современное мировоззрение не включает веру в прямое вмешательство таких сил в человеческие дела. Экономические объяснения еще сохраняют респектабельность, несмотря на неудачное использование идей бедного Карла Маркса, но большинство историков не считают их вескими причинами.
В наши дни очень популярными стали психологические причины, применительно к нациям или к индивидам. Не нужно большой проницательности, чтобы найти египтянина, который наиболее популярен среди психологов. Фрейд находил Эхнатона захватывающе интересным, хотя его детские воспоминания безвозвратно утрачены. Один психолог дает сто очков вперед самому Фрейду: в недавней книге он не только снабжает читателя недостающими подробностями о детстве Эхнатона и провозглашает его страдающим от Эдипова комплекса; он предлагает новую теорию, что Эхнатон-то и был, в сущности, Эдипом.
Отметая теорию Эдипа-Эхнатона, я жестоко несправедлива к историкам, применяющим психологические методы, ибо ее нельзя принимать всерьез ни как психологию, ни как историю. Она представляет одну из безумных школ, которые расцветают на периферии многих научных дисциплин, и отличается от продукции пирамидиотов только более правдоподобным видом. Вам не нужно ничего знать о египетской археологии, чтобы понять, что писания пирамидиотов – нонсенс; по этой причине египтологи редко беспокоятся об их опровержении. Египтологи нечасто ввязываются в публичные дискуссии на эту тему, но они должны это делать. Разумеется, уравнение Эдип=Эхнатон звучит смехотворно. Оно действительно смехотворно, однако не следует отбрасывать его без исследования. Мы не можем позволить себе отбрасывать любую теорию только потому, что она явно противоречит всем нашим предвзятым понятиям об актуальности. Теория Эдипа-Эхнатона не имеет ценности не потому, что она нова и пугает новизной, а потому, что она основана на ряде ложных утверждений и ложных интерпретаций, представленных со значительным мастерством и с респектабельной имитацией научного стиля. Ошибки ее могут быть вскрыты только читателем, который очень многое знает о египетской культуре. Однако ее основной грех против истинной учености тот же самый, что пятнает книги пирамидных мистиков. Автор не работает с открытой мыслью. Он не использует факты, чтобы построить теорию, но отбирает факты, чтобы поддержать предвзятую и несокрушимую веру. Какие бы методы ни выбрал для работы историк, он должен применять их без предрассудков и быть готовым пересмотреть или отбросить свою теорию, столкнувшись с фактом, не поддающимся его инструментам.
Превосходный пример капризности исторической моды – теория подъема и падения «великого человека». Проще говоря, это биографический подход к истории. Сюжеты прошлого производятся актерами; великие мужчины и женщины в силу своих личностных свойств или положения не только влияют на форму событий, но и заставляют их происходить. После периода относительной респектабельности эта теория была до некоторой степени заменена обратной, получившей название «культурного процесса». Не люди делают события, а события делают людей. Гитлер не развязывал Второй мировой войны; обстоятельства в Германии и в остальной Европе произвели бы это фатальное несчастье, даже если бы Гитлер вовсе не родился и некий иной лидер был бы извергнут политическим сообществом, чтобы взять на себя роль, которой требовал характер эпохи. Эхнатон не инициировал религиозной революции; страна созрела для реформы, и общее чувство того времени вынудило бы Египет к такому движению, с Эхнатоном или без него.
Культурный процесс может показаться вам крайним взглядом на историю. Я думаю, это так и есть, и счастлива сообщить вам, что теория «великого человека» снова входит в моду. Необходим, вероятно, некий средний подход; любой человек является продуктом своей культуры в широчайшем смысле слова, но отрицать особость Эхнатона или Гитлера просто невозможно.
Похоже, однако, что нам еще далеко до последних причин. Мы не только видим, что категории объяснений меняют свой статус с тревожной частотой, но мы всегда имеем перед собой некоторые более элементарные проблемы. Мы можем изолировать дискретные культурные или политические феномены – появление железа, богатство жречества. Но что здесь причина и что следствие? Следствие одной из причин может быть причиной другого следствия, или может быть ни тем ни другим, либо обоими сразу, либо просто фактом. Иногда вы не можете отличить одно от другого без оценочной ведомости, а оценочная ведомость еще не составлена. Ситуация достаточно неприятна для скромного ученого, который только пытается объяснить изолированное явление в отдельно взятой культуре. Когда историк пытается распространить объяснение на мир в целом и составить универсальную теорию истории, у него действительно начинаются неприятности.
Одна из последних – и, несомненно, наиболее хорошо известных – теорий истории принадлежит профессору Арнольду Тойнби. Его интересная работа «Study of History» достигла теперь внушительного объема в 12 томов, но число томов критических отзывов о его работе превышает эту цифру во много раз. Критики нападали на него, исходя из разных оснований и с разной степенью ожесточения. Египтологи не остались в стороне. Они быстренько указали, что первоначальная великая схема не подходит к египетской истории, насколько мы ее знаем. В оригинальной теории молодая цивилизация вырабатывает себя в универсальное государство, как в Египте в эпоху Среднего царства, которое со временем подвергается давлению из двух источников: внешний пролетариат, или варварские вторжения, и внутренний пролетариат, из рядов которого поднимается новая универсальная религия. Зарубежными варварами в Египте могут быть гиксосы, но универсальная церковь, которую профессор Тойнби видит в религии Осириса, в действительности не отвечает его спецификациям. (Будем к нему справедливы; нужно признать, что в своей интерпретации веры в Осириса как народной религии он следует Брэстеду, взгляды которого устарели; в своем последнем ревизионистском томе профессор Тойнби замечает, что не его вина, если эксперты меняют свои мнения.) Главная трудность, однако, возникает в связи с тем, что произошло в Египте после гиксосов. Теоретически должна была возникнуть совершенно новая культура, взлелеянная в утробе универсальной церкви. По гипотезе Тойнби, последние 10 столетий египетской истории следует рассматривать даже не как стагнацию, но как окаменение; бальзамирование настолько успешное, что даже труп не знал, что он мертв. Схема не работает для Египта, и профессор Тойнби с обезоруживающей искренностью признал это в своем самом последнем томе. Египет был главной мелью, на которой застревала теория, но не единственной; пересмотренная теория принимает эти исключения в расчет. Не обсуждая ревизию подробно, мы можем только сказать, что она, вероятно, тоже столкнется с критикой. До сих пор ни одна общая теория не преуспела в охвате всех примеров без жестокой прокрустовой хирургии; и ни один теоретик еще не убедил своих критиков, что его теории верны или даже просто работают.
