подержаться за простыни.
Я не понимаю, что он делает, пока он не выходит почти до конца, а затем снова входит. Другой угол придает ему новую глубину, которая заставляет мои губы раскрыться.
Мое сердце бьется все чаще и чаще, пока я не боюсь, что оно упадет на пол.
Я не могу сдержать звуки, которые вырываются у меня изо рта, и даже когда я хватаюсь за простыни, невозможно удержаться посреди его животного ритма, который становится все более интенсивным с каждой секундой.
— Киллиан... помедленнее...
Его глаза пылают цветом, которого я никогда раньше не видела — светло-голубым, живым голубым. Такой яркий синий, что почти невозможно представить его на ком-то вроде него.
Он вводит снова, глубже.
— Я не думаю, что смогу сдержать свое обещание и не причинять тебе сильной боли, детка.
Я покачиваю бедрами и отпускаю простыни, чтобы положить дрожащую ладонь на его грудь, приподнимаясь. Я думаю, что он отшлепает мою руку, так как ему не очень-то понравилось, как я прикасалась к нему вчера.
Но он позволяет мне немного приподняться, ослабляя свою хватку на моей шее, хотя он не отпускает меня. Мы меняем положение так, что я оказываюсь в его объятиях, так как сижу еще выше.
— Все хорошо… — шепчу я, стараясь соответствовать его входу и выходу.
— Если ты думаешь, что это поможет мне быстрее кончить и отвлечет меня от твоего дела…, — он прерывается, его ритм немного сбивается, когда я скольжу ладонью от его груди к шее, а затем к щеке. — Какого хрена ты сейчас делаешь?
— Связь, когда-нибудь слышала об этом?
— Не будь дурой. Если ты влюбишься в меня, тебе будет только больно.
— Того, что ты беспокоишься о том, что мне будет больно, уже достаточно.
— Не беспокойся. — Толчок. — Думай.
— По крайней мере, ты думаешь обо мне. —тМой голос ломается.
— Не романтизируй меня, иначе будешь съедена заживо.
— Разве ты уже не ешь меня?
— Это не еда. Это закуска.
Я верю каждому его слову, и я знаю, что то, что будет дальше, возможно хуже, но я все равно сокращаю расстояние между нами и прижимаюсь губами к его губам. Они удивительно мягкие, хотя тонкие и немного грубые, как и у него.
— Как насчет этого? — Шепчу я ему в губы.
— Все еще не ешь. — Он пихает меня к себе на колени и впивается в меня снизу. — Открой рот.
Когда я открываю, он большим пальцем подгибает мою челюсть.
— Высунь язык.
Я медленно высовываю его, и он засасывает его в рот, прикусывает и целует меня с открытым ртом, его губы сталкиваются с моими в том же ритме, в котором его член входит в меня.
Я никак не могу продержаться долго.
И не продержусь.
Все мое тело погружено в транс, полностью и без остатка изнасилованное монстром.
Полное и абсолютное насыщение.
Я кончаю с криком, который он глотает своими губами, давая мне лишь фрагменты воздуха.
Но он продолжает и продолжает, пока я не думаю, что он никогда не кончит.
Он останавливается каждые несколько минут, чтобы сменить положение. Сначала я лежу на боку, потом я лежу лицом вниз, а он сверху. Затем я встаю на четвереньки, и он позади меня. Все это время он кусает меня за грудь, плечи, бедра, ляжки — везде, куда только может дотянуться его рот.
Наконец, он снова кладет меня себе на колени, и его спина выпрямляется. Его рука на моем горле сжимается, а его губы захватывают и засасывают мои, превращая их в синяки.
— Блядь, — ворчит он, пока его бедра дергаются. — Блядь, блядь, я мог бы оставаться в твоей киске вечно.
Затем я чувствую, как он дергается и высвобождается глубоко внутри меня. Он вырывается, затем собирает свою сперму пальцами и снова вводит их в меня. Снова и снова, пока я не думаю, что снова кончу.
— Мы не можем допустить, чтобы ты утратила капли.
Я наполовину оцепенела, не в состоянии разобраться в окружающей обстановке, но я чувствую, как он кладет меня на матрас.
Я также чувствую, как уходит его тепло, прежде чем он снова возвращается и что-то нежное кладет мне между ног.
Я вздрагиваю всем телом, когда он целует мои складочки и шепчет им:
— Ты сохранила эту киску для меня, потому что только я могу владеть ею, детка.
Глава 22
Киллиан
Постукивание.
Нажатие.
Постукивание.
Звук моих пальцев, барабанящих по подлокотнику кресла, течет с ровным ритмом.
Но в моих костях нет ни малейшего проблеска спокойствия. На самом деле, бушующий ранее шторм усилился до такой степени, какой я еще не испытывал.
Хаос в доме утих, все ушли или разбежались по участку, как крысы.
А я здесь.
В полумраке — моей естественной среде обитания — смотрю на девушку, которая испортила всю мою систему.
Глиндон крепко спала с тех пор, как я наполнил ее своей спермой. Когда я вышел из нее, ее кровь была вся на моем члене и на простынях, и эта сцена заставила меня напрячься снова и снова. Но поскольку она устал, то сразу отключилась.
Я не стал менять простыни. Я оставил ее лежать там, обнаженную, с раздвинутыми ногами и засохшей кровью между бедер. За этой сценой я наблюдал со своего места на стуле напротив кровати, прикуривая одну сигарету за другой.
Глиндон не замечает раздражающих изменений, происходящих во мне, которые имеют мало общего с состоянием моего полутвердого члена, поскольку она продолжает дремать. Ее пухлые губы слегка приоткрыты, щеки слегка покраснели, а фиолетовые следы покрывают ее сиськи, бедра, шею, живот, бедра.
Везде.
Она — карта моего творения. Потенциальный шедевр в процессе создания, и все же, этого... недостаточно.
С самого начала я понял, что мне нужна стимуляция, чтобы заглушить постоянную потребность в большем.
И больше.
И еще, блядь, больше.
Отец заметил мои наклонности и отдал меня в спорт с высокими нагрузками и взял меня на охоту. Это были его решения для удовлетворения моей бесчеловечной потребности в эйфории.
Однако они не могли продержаться долго, и желание затмило их. Поэтому я начал бороться и трахать каждого движущегося человека. Я дошел до такого жесткого насилия, которое бывает только в фильмах про снафф.
Но секс был лишь временным решением. Пластырем. Обезболивающее, которое теряло свой
