ни за что не почувствовала желания к тебе при таких обстоятельствах.
— Ты просто оправдываешься.
— Нет, я просто рассказываю тебе свою версию истории. Так ты даже не сожалеешь?
— Ты знаешь, что я этого не чувствую. И я не буду извиняться за то, что нам обоим понравилось.
— Я не наслаждалась этим. — Ее плечи трясутся от того, как сильно она пытается подавить свою природу.
Я хочу подтолкнуть ее еще больше, заставить ее признать свою истинную сущность, но что, черт возьми, я буду делать, если она начнет плакать?
Ее слезы, вне секса, делают со мной дерьмо. Плохое дерьмо.
Когда я молчу, она извивается в моих руках, и, к моему удивлению, не для того, чтобы отстраниться, а скорее, чтобы найти более удобное положение.
— И еще, ты не использовал презерватив.
— И что? Я знаю, что ты принимаешь противозачаточные.
— Откуда ты это знаешь? Я уверена, что не писала об этом на IG.
— Но тебе вставляли внутриматочную спираль в больнице, где я интернируюсь. У меня есть доступ к записям.
— Когда-нибудь слышал о конфиденциальности?
— Да. Профессора постоянно об этом говорят.
— И ты все равно нарушил ее. Это незаконно, знаешь ли.
— Раньше меня это не останавливало.
— Тогда... как насчет венерических заболеваний, разве ты не похож на мистера Мужика или что-то в этом роде?
— Нет, мисс бывшая девственница. Я не мужчина-шлюха. На самом деле, у меня не было секса последние два месяца, и я чист. Я всегда пользуюсь презервативами.
— Не со мной.
— Не с тобой, — повторяю я. — Иначе как бы я почувствовал твою кровь на своем члене?
— Может, хватит говорить как гад?
— Горячий гад.
— Урод есть урод. — Она прочищает горло. — Я не могу поверить, что ты не занимался сексом целых два месяца.
— Чудеса случаются.
— Почему?
— Потому что секс стал скучным, а я бы не хотел быть скучным до смерти.
— Мне трудно в это поверить, учитывая, что ты упорно трахаешь меня.
— Ты другая.
Я чувствую, как учащается биение ее сердца о мою грудь, даже когда ее лицо остается прежним.
Новая резолюция — всегда быть в состоянии почувствовать ее пульс, потому что он, блядь, никогда не лжет.
В отличие от нее.
— Так вот почему ты даешь мне тайм-аут? Потому что я другая?
— Я же говорил тебе, я могу быть милым.
Она фыркнула.
— Тебе действительно стоит перестать называть свою пониженную версию милой, когда это всего лишь спокойная фаза.
— Пониженная версия?
— У тебя бывают моменты, когда ты немного дружелюбен, но они часто заглушаются твоей дьявольской стороной.
— Потому что ты ее провоцируешь.
— Значит, это моя вина, что твоя натура дьявольская.
— Нет. Но ты можешь пробудить мою хорошую сторону, если захочешь. Это потребует усилий, поскольку это не дается мне естественно, но это можно сделать.
— И как мне это сделать?
— Иногда тебе не нужно пытаться. Как сейчас. Просто иметь тебя такой послушной в моих объятиях — этого достаточно.
Ее губы раздвигаются, что свидетельствует либо об удивлении, либо о прикосновении к ее душе, либо и то, и другое. Надеюсь, и то, и другое.
Мне нравится проникать под ее кожу. Это так близко к тому, чтобы увидеть ее изнутри без того, чтобы ее кровь украшала мой ковер.
Она прочищает горло.
— Могу я спросить тебя кое о чем?
— Ты уже спросила.
Она закатывает глаза.
— Могу я задать другой вопрос?
— Тебе не нужно спрашивать разрешения, чтобы спросить меня о чем-либо.
Ее горло работает вверх и вниз, сглатывая, и я едва могу сопротивляться желанию необходимости обхватить пальцами ее шею. Это плохо.
Обычно я не люблю удушение вне секса. Но, возможно, статус наготы наших тел — это то, что провоцирует меня.
Или я хочу в это верить.
— Раньше, если бы я сказала «нет"»и попросила тебя остановиться, ты бы остановился?
— Почему ты задаешь гипотетический вопрос, когда все уже сказано и сделано?
— Потому что
— Чушь. Ты чувствуешь вину за то, что хотела меня, и пытаешься убедить себя, что не смогла бы остановить это, даже если бы попыталась.
— Могла бы я это остановить? — Шепчет она.
— Может быть, а может быть, и нет.
— Это не ответ.
— Это единственный ответ, который ты можешь получить.
Она издает разочарованный звук, затем замолкает, вероятно, обдумывая методы, как получить желаемое или вывести меня из себя. Похоже, она знает толк в этом.
После некоторого времени полной тишины она протягивает руку в мою сторону. Сначала нерешительно, но потом становится смелее и скользит пальцами по моей коже.
— Почему ты сделал татуировку в виде вороны?
— Это ворон, а не ворона.
— Не такая уж большая разница.
— Наоборот. Вороны — это все о плохих предзнаменованиях и плохой судьбе, терминология, в которую я не верю.
— А разве у ворон нет такой же символики?
— Нет. Вороны связаны со смертью — скорее духовной, чем физической. Я сделал эти татуировки после того, как я убил импульсивного, неспособного к самоконтролю, откровенно жестокого Киллиана. Он был позором для уравновешенного меня из настоящего.
— Или он просто хотел, чтобы его поняли. — Ее тихое бормотание эхом отдается в воздухе, затем она поджимает губы, словно сожалея о сказанном.
Мое тело напрягается. Это первый гребаный раз, когда кто-то сказал такое о моей менее утонченной версии.
И я не знаю, стоит ли мне задушить ее за это.
Я обхватываю руками ее талию и поднимаю ее на ноги.
Она задыхается и машинально прижимается ко мне, когда я делаю шаг к ванной.
— Что ты делаешь?
— Я собираюсь позаботиться о этой назойливой боль, прежде чем трахнуть тебя снова.
Глава 23
Глиндон
— Я ожидал предательства от кого угодно на свете, но только не от тебя, Глин. Ты действительно бросаешь меня?
Мои глаза открываются, и в воздухе раздается гортанный звук. Это мое дыхание, понимаю я, сглатывая слюну, собравшуюся во рту.
Я пытаюсь встать, но какая-то тяжесть удерживает меня на месте.
Киллиан.
Или, скорее, его огромное тело.
Я смываю сон с глаз, ощущая его голую кожу на своей. Я все еще на его груди, моя мягкость
