Я приподнялся, чтобы посмотреть – женщины стояли рядом с ним. Та, что помоложе, вручила мне кожаный кошелёк с деньгами, сказав, что он выпал из кармана его шинели. Вероятно, там было около 25–30 франков прусскими монетами и ещё какие-то деньги. Я вернул все эти деньги женщинам и попросил ухаживать за больным до его последнего часа, который был уже близок, ибо он едва дышал. Они обещали мне не оставлять его.
Шум на улице усилился. Наступил день, но, через маленькие окна с обледеневшими стёклами почти ничего не было видно, а небо, затянутое густыми облаками, предсказывало сильный снегопад.
Мы уже совсем были готовы к выходу, как вдруг услышали звук пушечной пальбы со стороны Вильно, и очень близко от нас. Крики и ругань смешались со звуками беспорядочной ружейной стрельбы. Мы слышали взрывы бомб и гранат. Предположив, что русские уже в городе, и что начался бой, мы взяли наши ружья. Два немецких солдата, никогда не слышавшие такого рода музыки, растерялись, но, тем не менее, присоединились к нам. Мы взяли ружья, принадлежавшие покинувшим дом накануне, и ружье Фалоппы. Все были хорошо нагружены, у нас было много пороха. Один из немецких солдат вспомнил, что у него есть бутылка водки и предложил нам, подумав, что, возможно, кто-то из нас хочет выпить. Водка подкрепила нас, а другой немецкий солдат дал мне кусок хлеба.
Один из них сказал мне:
– Сержант, предположим, мы отдадим одно из этих ружей этому вот, дрожащему у печи? Как вы думаете, он может убить человека?
– Без сомнения, – ответил я.
– Эй, ты, иди сюда! – сказал солдат.
Бедняга, не зная, чего от него хотят, подошёл к нам. Ему протянули ружье. Он посмотрел на него бессмысленным взглядом, но не притронулся к нему. Ружье повесили ему на плечо, он спросил, что ему теперь с ним делать. Я объяснил ему, что это нужно для того, чтобы убивать казаков. Услышав слово «казаки», он уронил ружье. Его поднял другой солдат, сунул ему в руки и пригрозил, что если тот не будет стрелять в казаков, то будет заколот штыком. Несчастный дал нам понять, что если русские узнают, что он местный житель, его убьют. Во время этого обсуждения из другой половины комнаты послышался женский плач – только что скончался Фалоппа.
Солдаты взяли шинель Фалоппы и заставили хозяина надеть её. Менее чем за две минуты он был полностью экипирован – шапка на голове и сабля с патронной сумкой на поясе. Он бы даже самого себя не узнал.
Эта сцена происходила в то же время, когда обе женщины оплакивали умершего – возможно, ради денег, которые я дал им. Поэтому они не знали ещё, как изменился их мужчина.
Шум на улице усилился. Мне показалось, я слышу голос генерала Роге – это действительно был он – генерал ругался и осыпал ударами всех без разбора, офицеров, унтер-офицеров, рядовых, чтобы заставить их шевелиться. Он входил в дома и заставлял офицеров осматривать их, чтобы убедиться, что в доме не осталось ни одного мужчины. Он правильно делал, и это, пожалуй, самый лучший способ добывать солдат, какой я когда-либо видел. Конечно, раздача пинков и тумаков давалась ему легче, чем распределение хлеба и вина, которым он занимался в Испании.
Я заметил пехотинца, прислонившегося к окну – он примыкал штык к своему ружью. Я спросил его, в городе ли русские?
– Нет, нет, что вы… Разве вы не видите, как грубо генерал Роге бьёт всех своей палкой? Пусть только попробуют! Я жду их…
Мы ещё не вышли из дома, и тут я у входной двери увидел адъютанта – майора Рустана. Он заметил меня и воскликнул: «Ну, что ты там делаешь? Вон оттуда! Никого не останется в доме, независимо от того, из какого он полка – у меня приказ, он всех касается!
Мы вышли, но хозяин дома, о котором мы забыли, естественно остался и закрыл дверь. Адъютант-майор заметил это движение и предположил, что это солдат, который хочет спрятаться. Он распахнул дверь, вошёл в дом, и приказал новому солдату выйти, иначе он его сам выкинет наружу. Мужчина молча смотрел на него. Адъютант-майор схватил его за пояс и вытолкнул на улицу. Бедняга сопротивлялся и пытался что-то объяснять на своём языке. Его не слушали: адъютант-майор, думая, что он так реагирует просто потому, что ему не дали времени, чтобы забрать ранец и ружье, вернулся в дом, взял то и другое и принёс их. В доме он увидел мёртвого мужчину и двух плачущих женщин, а потому, выходя, громко произнёс:
– Этот негодяй не так глуп, каким хочет казаться – он хотел остаться, чтобы утешать вдову. Он похож на немца. Из какой же он роты? Я его не помню.
Но на слова адъютанта никто не обратил никакого внимания – у каждого было о чем подумать. Жена услышала голос мужа и прибежала к двери. Её муж заговорил с ней, но она его не узнала. Этот человек оказался среди нас, и ничего уже нельзя было изменить. Она же, не могла даже вообразить, что литовцу, подданному Российской империи оказана честь стать солдатом Императорской Гвардии Франции, уходящему не ради славы, но ради страданий. Все дело заняло менее десяти минут. Я подумал о том, что бедняга, наверняка, чувствовал себя очень неуютно среди нас.
Мы отправились, но очень медленно. Мы прошли по переулку, где лежали тела нескольких солдат, умерших ночью от огромного количества выпитой водки и переохлаждения. В городе таких было гораздо больше.
Между тем, мы достигли места, откуда к мосту через Неман ведут две улицы. Мы шли бодро и через несколько минут оказались на берегу. Там мы увидели несколько тысяч спешащих и толкающих друг друга людей. Поскольку мост был узок, очень многие сошли на лёд, оказавшийся, правда, недостаточно прочным, чтобы выдержать такую массу людей. Он представлял собой только куски льда, слегка подтаявших, и снова замерзших. Несмотря на риск утонуть или покалечиться, каждый пытался перейти реку как можно быстрее, надеясь, что на той стороне он будет в безопасности. Позднее мы поняли, как мы ошибались.
В ожидании приказа, полковник Бодлен – командир нашего полка, приказал офицерам удерживать людей от перехода реки по одному. Нас было около шестидесяти – все, что осталось от двух тысяч! Мы собрались вокруг полковника. Он с грустью окинул взглядом остатки своего прекрасного полка, возможно испытывая противоречивые чувства – пять месяцев назад мы прошли по этому мосту в составе великой и блестящей армии, а теперь от полка практически ничего не осталось! Чтобы подбодрить нас, он обратился к нам с речью. Я, боюсь, слушал не очень внимательно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
