Они собрали свои мешки и, когда поезд остановился, пошли выходить. Студент подошел к окну и стал смотреть на платформу.
Вдруг он увидел, что рабочий, поддерживаемый мужичком, шел, шатаясь по платформе, волоча мешок по земле, размахивая свободной рукой и пьяным голосом орал песни. Потом закричал:
- Извозчик! Подавай, с-сукин сын, ехать хочу! Чего собрались, туды вашу мать?! - крикнул он на стоявших и смотревших на него мужиков. - Ну, смотрите, не запрещаю!
Те посторонились и молча смотрели. А один: высокий с черной курчавой бородой сказал:
- Дошел, хорош. Ах сукин сын, - прямо земля не держит, - молодей! Чей-то такой?
- Семена Фролова из слободки.
- Здорово живет. Ах, сукин сын, погляди, что выделывает!
- Вот это не даром отец с матерью растили. Сейчас приедет домой - и себе удовольствие и другим радость. А тут гнешь-гнешь спину... Тьфу!
ХУДОЖНИКИ
В государственном писчебумажном магазине стояла перед прилавком очередь человек в пять.
Продавец выписывал чеки и путался в чековой книге, подкладывая листы переводной бумаги.
- Поскорей, батюшка,- говорила подслеповатая старушка в большом платке, стоявшая первой в очереди,- что ты уж очень долго копаешься-то?
- Что копаюсь! Листы слипаются, дуешь-дуешь на них целый день, даже губы заболели. А тебе что нужно-то?
- Да мне конверт за копейку.
- Синий или белый?
- Белый, голубчик. Да ты мне без бумаги отпусти, что ж бумагу из-за копейки тратить, ее больше испишите, чем товару продадите.
Продавец, нагнув голову, посмотрел на старуху поверх очков.
- Ты в какой магазин пришла? - строго спросил он.
- Как в какой? - Ну, в казенный...
- Не в казенный, а государственный. Тут об каждой копейке должны отчет дать. Поняла?
- А я, батюшка, заплачу кассиру копейку, а он тебе крикнет, что я заплатила, ты и запишешь.
Продавец, еще ниже нагнув голову, снова посмотрел на старушку поверх очков.
- Что же, мы и будем, как сычи, перекликаться?! Какая, подумаешь, наставница выискалась. То-то бы тебя за отчетностью смотреть поставить, одного крику не обобрался бы. Получай вот лучше.
- Это что же, все три листа мне?
- А то сколько же?
Старушка с сомнением посмотрела на листы, где было написано: год, месяц, число и на большом чистом пространстве с линейками стояло: "1 коп.- 1 коп.". Потом нерешительно пошла к кассе.
Продавец иронически посмотрел ей вслед поверх очков.
- Наш народ к отчетности приучить - все равно, что в новую веру его окрестить,- сказал он, уже обращаясь к следующему покупателю, черному гражданину в очках и в больших валеных ботах с торчащими из-под шубы ушками.
- Не привыкли,- ответил тот, пожав плечами.
- Оно, конечно, невежественному человеку кажется, что все это напрасно: товару на копейку, прибыли от него и вовсе одна десятая копейки, а расходу тоже, глядишь, на полкопейки, да еще рабочее время сюда причесть: иной раз слюнявишь-слюнявишь пальцы,- покупатель уже на двор захочет, пока ты эти листы разберешь. Зато мы убытку не боимся. Ведь по нашей торговле взять бы нас да по шее. Потому что наторговали всего на два шиша с половиной, а расходу столько, что нас всех, что тут есть, ежели со всеми потрохами продать, того не выручишь. А мы спокойны: ревизия приедет, спервоначалу схватится за голову, пыль поднимет. Один дефицит сплошной. А мы на это: "Извольте отчет поглядеть сначала, а кричать потом будете". Как выволокешь им вот этакую стопочку, да покажешь, они попрыгают-попрыгают, и сказать нечего. Еще руку пожмут в благодарность за строгий учет.
- Значит, отчеты влетают в копеечку? - спросил следующий покупатель, маленький человек без шапки, с поднятым барашковым воротником.
- А как же не влететь-то?
- Иван Сергеевич, рубля не разменяете? - спросил кассир.
- А у вас-то неужто нет?
- Да нету еще, не набралось ничего, - сказал кассир, с недоумением отодвигая то один ящик, то другой. - Вот нелегкая принесла, товару на грош, а хлопот от тебя не оберешься. Сейчас, подожди тут. Сядь вон на диванчик.
Кассир ушел куда-то.
- Мы-то еще ничего, - сказал продавец, - обороты у нас пустяковые, а вот какой-нибудь трест возьмите или фабрику, - вот где дела-то делают!.. Мне знакомый один рассказывал - у них в тресте девятьсот тысяч один отчет стоил. Вот это я понимаю. На трех извозчиках везли! Весь баланс их к черту полетел из-за одного этого отчета. Зато прямо ахнули все: до самой малейшей мелочи, до десятой доли копейки все выведено. Вы, конечно, может быть, не интересуетесь этим, но ежели на знающего человека, на специалиста, то восторгаться только можно и больше ничего, потому что это - прямо надо сказать - художник!
- Зря, значит, ни одного шагу не сделано?
- Зря-то, может быть, целые версты сделаны, а только вся суть в том, что все обозначено. Мало того, что весь баланс сведен, а видно еще каждую копейку с самого ее зарождения, как она, матушка, шла по всем линиям и по всем инстанциям. Ведь это - художественное произведение. Если на любителя, конечно.
- Сколько же времени такой отчет разбирать надо? - спросил маленький человек.
- Сколько... да нисколько. Нешто его разберешь! Чтобы его разобрать и проверить в точности, это еще сто тысяч надо. Вот разбогатеем, тогда, может быть, будем и проверять. А то ведь это всех своих бухгалтеров да счетоводов на полгода надо засадить.
- Сдельно бы отдать, - сказал высокий человек.
- Разменял, батюшка? - спросила старушка, когда показался кассир, считая на ладони деньги.
- Разменял. Получай. Лист этот вон туда передай, а этот возьми себе.
- Зачем, родимый?
- Для памяти.
- Хорошо, милый, возьму.
- Товару на копейку всего, а уж разговору - не оберешься,- сказал кассир, бросив деньги в ящик, и недовольно посмотрел вслед старушке, когда она в своих валенках и платке поворачивалась в дверях, закрывая их за собой.
- Вам что позволите?
- Мне пачку бумаги и конвертов. Да! Еще перышек копеек на пять.
- На это хоть не обидно чек писать: с лихвой расход на него покрыли. А вот такие-то вот, копеешники, прямо по миру пустят, все соки высосут! Она вот пришла, повертелась, товар свой ухватила, а того не понимает, что от нее убыток казне.
- А что, при больших отчетах уж небось не смошенничаешь? - спросил маленький человек.
Продавец, выпятив нижнюю губу, неопределенно пожал плечами:
- Как сказать... при нашем небольшом деле, когда весь отчет, скажем, весит не больше десяти фунтов, конечно, обжулить нельзя. И ежели недобросовестного человека на наше место посадить, который уж с молоком матери привык хапать, так тот двух месяцев не просидит - сбежит: копейки не утащишь. Хоть и прибыли не добудешь, но зато и самому попользоваться не придется. А там, где отчеты на пуды идут, там много свободней. Иной раз так-то сидят-сидят над проверкой, потеют-потеют и через три года выведут заключение, что налицо явная растрата. Сейчас посылают арестовать такого-то. А его уж родные давно за упокой поминают. Хапнул, поблаженствовал, сколько нужно, да на тот свет и удрал. Ищи-свищи... И чем больше дело, тем больше пудовые отчеты любят. И не то чтобы жулики были, совсем даже наоборот, есть честные до святости,- но художники своего дела. Ежели бы им запретить писать отчеты, а учитывать по балансу в две минуты, какой процент прибыли дало предприятие, так все бы разбежались. Это погибель! Вам счетик потребуется?
- Нет, я для себя беру.
- А что же, и для себя на память можем написать. Бумагу-то все равно бросать. Вон какая кипа. Это всего за неделю. А оправдала ли она себя - это еще вопрос.
- Вам при каждом бы магазине фабричку маленькую бумажную построить,сказал маленький человек,- чтобы чеки эти перерабатывать и опять в дело пускать.
- При каждом - это слишком жирно, а вот объединиться бы в трест магазина по три,- сказал продавец,- это бы дело!
ЗВЕЗДЫ
I
Грязная осенняя дорога от станции шла по опушке. На оголенных ветвях висели капли тумана, и мокрый желтый лист насорился в глубокие колеи.
Туман висел над мокрым полем, и на каждой травинке озимей держались капельки.
В предсумеречном воздухе направо от дороги выплывали из тумана неясные силуэты деревьев и, медленно отставая, исчезали опять.
Телега ныряла по грязным колдобинам. В ней сидели старичок в бараньей мокрой шапке и полушубке и студент в грязных худых башмаках с поднятым от сырости воротником теплой куртки.
- Ну, спасибо тебе, старина,- сказал студент,- а то шлепать по такой грязи - удовольствие небольшое.
- Да, неспособно,- ответил старичок.
- Так, говоришь, хорошо живет?
- Василий Федотыч-то? На что лучше. Человек, можно сказать, настоящий.
- Да... Приятель. Сколько мы с ним видов видали в гражданскую... Страсть!.. Он, значит, начальством уже заделался? А я вот по ученой части пошел. Дома только беда - отцу самому жрать нечего, писцом, говорит, лучше бы поступил, все от тебя какой-нибудь толк был бы, а я, брат, вот как к науке присосался,- ничего мне, кроме, не надо.
