от лис. Потом разослали чабанам и пастухам письма, извещая их о заповеднике около теплой скважины. Установили дневные дежурства, и редко какой день кто-нибудь из ребят не бывал у озера.
Зная об охране заповедной зоны, браконьеры не рисковали появляться даже вблизи нее.
А на озеро вскоре, невесть откуда, прилетел шустрый чирок-трескунок, — наверное, зажировался где-то на быстром, незамерзающем протоке, опоздал вовремя убраться на юг. Потом появилась утка-широконоска. Пришагала большая выпь. Она, освоившись, изредка даже бухала, как весной. Опустит клюв в воду и — бу-у-ух! Селезень-подранок оправился, поднимался на крыло, свободно облетывал озеро, но не покидал его, видимо боясь бесконечных снегов. А когда в море от трескучих январских морозов заковало льдами и большие майны, около скважины прожили несколько дней лебеди.
Ребята с восхищением наблюдали за белыми красивыми птицами. Но им — большим и могучим — оказалось тесно, и они одной ночью улетели. Ребята утверждали, что без лебедей все вокруг осиротело.
Но это было недолго. В первую февральскую оттепель поторопившейся с юга стае белых цапель пришлось остаться на озере, дожидаться настоящей весны.
Сегодня маленький заповедник был забит утками до отказа. Они с шумом и гамом поднялись, услышав треск мотоцикла. Борис объехал все столбы вокруг запретной зоны, приклеил на железные листы бумажки с разрешением охоты в заповеднике. Добром вспоминая ребят, своих помощников, решил, что обязательно вывезет их на взморье полюбоваться валовым пролетом дичи.
Последние недели все ладилось у Бориса, все радовало его. Лишь одно тревожило: как добыть весной дичи, поправить свои денежные дела? За долгую зиму совершенно подбился с деньгами. Лисьи гоны оказались неудачными — подвел Пират. Была надежда — растет хороший лисовик, оказался дворняга дворнягой. Можно бы пристроиться в бригаду к Богдану Савельичу, у него Дерзкий — молодчина, да постоянно охотиться времени нет: браконьеры то сайгаков в степи бьют, то без лицензий кабанов сворами травят…
И опять подумал: верный совет дает Ольга. Надо выйти из приписного хозяйства — охотиться и считать пролетных. Добыть дичи можно. Но какой подсчет, когда охотишься, разве до того: кто летит, сколько летит?
«Ладно, посижу дня два-три, пока основной пролет пройдет, потом поохочусь, — успокаивал себя Борис, возвращаясь на стан. — На волчатах заработаю. Распрет в этом году всего на две недели — быстро освобожусь. Да и Бадмаев обещал помочь, а от него в степи ничего не ускользнет».
На стане Борис поставил мотоцикл на выкошенном. По кабаньей тропе вышел к морю.
Редкие выстрелы погромыхивали далеко от границ приписного хозяйства. Потеплело, и птиц на север летело порядочно. Все они пока шли над морскими льдами. Вдали они угадывались черными облаками и вереницами; вблизи различались стаями кряковых и шилохвостей.
Замаскировавшись, Борис, прикидывая количество пролетных и посматривая на часы, делал записи. Вскоре стай еще прибавилось в море, они появились и над камышами. Иногда проносились над головой.
Неожиданно в близкой стае кряковых у селезня подломились крылья, он комом упал на лед. К нему тотчас кинулась пролетавшая ворона. Присев недалеко, вытянулась, разглядывая добычу. Скакнула вплотную, приподнялась на лапах, надула горло и, от натуги горбясь, разразилась гортанным, зловещим криком. На ее зов к ней метнулись еще две вороны. Борис вскинул ружье и выстрелил. Ворона упала на лед.
Вверху раздалось громкое хорханье шилохвости. Длиннохвостый селезень летел невысоко. Начав токовать, он повис на месте, в горячем возбуждении трепеща крыльями, напружил грудь и угрожающе вздыбил хвост-шило. Никто не вступил с ним в бой, и он, победно крикнув, обогнал утицу и вновь затоковал.
Над морем проплыла первая стая лебедей и третья станица гусей.
Борис продолжал работать.
Вечером Борис издали разглядел на стане костер. Потом около него увидел Джурука Бадмаевича. Оглядев Бориса, старик улыбнулся:
— Хорошо, Борис. Она, — Джурук Бадмаевич повел рукой, показывая в небо на пролетных, — она дня три ничего не будет понимать. Весну слышит, весну видит. Все совсем забыла. Нельзя стрелять — весну стреляешь! — Он зачерпнул кружкой из котла наваренный до черноты чай, протянул Борису. — Весной не надо ее стрелять. Пускай идет, пускай семьи водит.
Борис присел рядом. Поинтересовался, на чем приехал старик: если на мотоцикле — по срочному делу, а в седле — посидеть у костра.
— Мотоциклом. Хорошо, быстро, но трясет, как шайтан-арба. Старые кости жалко. Рассыпешься, как собирать? В седле хорошо, как в кровати. — Бадмаев принялся рассказывать о новостях на кошаре, о домашних делах. Говорил неторопливо, прерывая рассказ, подолгу занимался чаепитием.
Борис слушал. Пастуха или чабана поторопить — значит обидеть.
Сумерки обступили костер. Голоса птиц затихли, слышались лишь редкие шелесты крыльев. Камыши стояли недвижны, молчаливы. Заметно теплело.
— Дудак подвижку начал, полетел на север, — сказал Бадмаев, закончив с поселковыми новостями. — Приезжай. Посмотреть надо, немного учесть надо, — Джурук Бадмаевич сдвинул с потного лба большую, из целой овчины, шапку, отерся рукавом шубы. — Запрягем лошадей. В арбе поедем. Все увидишь, все разглядишь. Какой смотр на машине? Мчишься как на пожар. Степи не видишь, неба не видишь, совсем дудака не видишь, — махнул рукой. — На машине всю степь объедешь — одну стаю увидишь.
Он прислушался к шороху в камышах, сказал:
— Лиса подранка берет.
Вскоре в зарослях отчаянно закричала кряковая и смолкла. Джурук Бадмаевич скребнул кружкой по дну котла, как о чем-то обычном сказал:
— Волчицу видел, — и принялся пить чай не спеша, смакуя каждый глоток.
Борис, чтобы не нарушить обычая и удержаться от радостных расспросов, принялся закуривать.
— Нориться хочет. Видел, где нориться хочет. Молодая, — Джурук Бадмаевич достал трубку, набил ее махоркой. Долго раскуривал. И наконец сказал то, ради чего трясся на мотоцикле:
— На машине браконьеры дудака гоняли. В седле был — не догнал их. Бинокля нет — номер не видел. К соседу ездил, узнавал мал-мал. Они из соседнего района. — Помолчал, посасывая трубку, и сказал самое важное, как всегда к концу разговора: — Бушменов привел. Он места знает — дудака много убьют. Приезжай завтра. Соберу чабанов, будем ловить Бушменова.
Поблагодарив за чай, старик распрощался. Пошел через камыши к мотоциклу. Под его легкими шагами хрусткий наст молчал. Вскоре на окрайке затакал мотор. Удаляясь, он затих в степи.
Вокруг начала настаиваться тишина. С моря клубами наплывали туманы.
— Черт знает что! — выругался Борис. — Завтра надо по закону дичь считать, а Бушменов без закона дудаков полную машину наваляет. Откуда у него ружье? Опять кто-то из сердобольных удружил.
Чтобы успокоить вспыхнувшее раздражение, принялся косить недокошенное днем, чтобы полностью обезопасить палатку. Утомился, казалось, избылся от злости, но, укладываясь спать, представил, как завтра бушменовская компания набьет дудаков, и еще сильнее разозлился.
«Запрещать весной надо охоту на дроф. Бить их легко. Клади цепь, заезжай
