причины заставляют работать в полную силу, но я доезжаю до доктора в придорожном домике, и за пятьсот пятьдесят долларов он накладывает швы на голову Стефани и дает ей таблетку димерола. Мы возвращаемся на шоссе. Через восемьдесят миль я нахожу «Мотель 6» и тащу Стефани в кровать. Я снимаю с нее обувь, ставлю стаканчик с водой на прикроватный столик, потому что пробуждение после димерола с вулканом во рту может быть ужасным, потом я закрываю дверь на цепочку, ставлю стул к двери, падаю в ванну и начинаю плакать.
Я – убийца. Я убила Крисси. Я пресекла жизнь человеческого существа. Крисси терроризировали точно так же, как и меня. Ее преследовали, как меня. На ее глазах умирали ее друзья – точно так же, как и на моих. А я ее убила. Я плачу, кусая полотенце, потому что не хочу, чтобы Стеф слышала. Все другие последние девушки, кроме меня, были запачканы кровью, им всем пришлось убить своего монстра, чтобы выжить. Но не мне. Я спасалась от смерти, притворившись мертвой. А что касается убийства, то убить пытались меня, и делали это братья Уолкер, я же никого не убивала. Как сказала Крисси, я творю, а не уничтожаю.
Конечно, я так ничего толком и не сотворила, кроме пустой крепости, в которой заперла себя, кроме жизни без друзей, если не считать растения, которое было живым только в моей голове. И еще моей книги. И тех писем.
Все, что я сотворила в своей жизни, было сущим говном.
Мои мысли тяжелы и окончательны, безвозвратны и обжалованию не подлежат. Я убила человека. Когда я смотрю какое-нибудь кино, там герой непременно отказывается убивать негодяя, объясняя это тем, что тогда он станет таким же негодяем, как тот, кого он убьет. Я отмахивалась от этих слов, считала их морализаторским пустозвонством лысеющих голливудских сценаристов, которые если кого и убивали, то разве что последний рулон туалетной бумаги. Однако они лишь обращались к универсальной истине. Я теперь живу в новом мире, и я в этом мире – убийца.
Я не могу ни вернуть это назад, ни исправить, но одно я могу с этим сделать.
Я могу больше никогда не убивать. Я клянусь в этом еще крепче, чем клялась, когда была маленькой девочкой: я больше не буду убивать. И не имеет значения, сколько жизней это могло бы спасти. Не имеет значения, какому риску в этом случае будет подвергаться моя жизнь. Ничто не имеет значения. Я больше не буду убивать.
В какой-то момент я засыпаю, потому что просыпаюсь от холода и головной боли, а еще у меня ноет шея. Я встаю, потягиваюсь, пересчитываю один за другим все позвонки по количеству щелчков. Сквозь окна в номер проникают лучи света там, где я неплотно задернула шторы. Стефани лежит точно в той позе, в какой я ее оставила, но после нескольких нервных мгновений я вижу, как ровно вздымается и опадает ее грудь. Больше никто не умер.
Я оставила мою поясную сумку в доме Крисси. Так что долго ждать не придется. Вскоре копы найдут мое удостоверение на имя доктора Ньюбери, свяжутся с доктором Кэрол, и она расскажет им обо мне, и у них будет мое имя и мое последнее известное место нахождения. Пока копы будут искать меня, она переведет всех в какое-нибудь изолированное место. Может быть, в Сейджфайр, ее заслуженное интеллектуальными трудами убежище неподалеку от Лос-Анджелеса. Мне нужно их предупредить.
Я поднимаю телефон Стефани с прикроватного столика и выхожу из номера. Я не раз видела, как она вводит ПИН-код, и запомнила его (1223), а теперь ввожу и не читаю ни одну из восемнадцати пришедших эсэмэсок, потому что уважаю приватность Стеф. Я звоню Дани, но она не отвечает, то же и Мэрилин, номер Хизер все еще не обслуживается. И на этом можно ставить точку. Джулия все еще без сознания в больнице, и вдруг я понимаю: остается Скай. Он написал для меня свой телефон, и я нахожу этот клочок бумаги и звоню ему.
– Что случилось? – спрашивает он, отвечая на первый гудок.
– Скай? – говорю я. И потом после долгой паузы: – Это Линнетт Таркингтон.
– Это я сообразил, – шепчет он. – Кто еще мог мне позвонить в шесть сорок пять утра с незнакомого мне номера. Вы чем занимались, подружка?
– Все, что обо мне говорят, – вранье, – предупреждаю я его.
– Говорят, что вы похитили эту девицу, – шепчет он. – Говорят, что вы угнали машину какого-то отставного копа, побили его и оставили лежать на обочине дороги. Говорят, что вы сумели избежать ареста и в настоящее время разыскиваетесь для допроса.
– Да, хорошо, так и есть, – признаю я. – Это правда, а все остальное – ложь.
– Моя мать лопается от злости, – говорит он.
– Тебе нужно переехать к какому-нибудь приятелю, – говорю я. – Возьми братишку и уезжай куда-нибудь. Тебе нужно уехать из этого дома.
– Не могу, – говорит он. – Мама увозит всех прогуляться.
– Нет, – говорю я. – Это плохая идея.
– Она категорически настаивает, – говорит он мне. – Она берет Пэкса и меня и еще кучу народу. И везет всех в Сейджфайр. Пэкс любит там быть.
– Какого еще народа? – спрашиваю я. – Что происходит?
– Слушайте, – говорит он. – Мне нужно заканчивать. Она меня убьет, если узнает, что вы звонили.
Он вешает трубку, а когда я звоню во второй раз, меня отправляют в голосовую почту.
До Лос-Анджелеса слишком далеко. Сейджфайр всего в полутора часах от города. Вовремя нам не успеть. Я воображаю, как она усаживает Мэрилин, Дани и Хизер, потом едет в больницу забрать Джулию. Потом оставляет их всех у себя в доме. Я даже представлять себе это не могу.
Я звоню Джулии, потому что, если даже меня отправят в ее почтовый ящик, я хочу услышать чей-нибудь голос.
– Кто это?
Ее голос звучит громко и чисто.
– Джулия? – говорю я.
– Господи Иисусе, – говорит она. – Линнетт?
– Как ты – в порядке? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит она. – Я не в порядке. У меня три ранения в ноги. Ты что – похитила ребенка? Ты спятила?
Мне нужно оценить ее состояние.
– Болит? – спрашиваю я.
– Больно ли, когда тебе стреляют в ноги? – спрашивает она. – Ты спрашиваешь, потому что я парализована? Ты думаешь, тогда не больно? У меня есть идея, Линнетт. Выстрели-ка во что-нибудь, чем ты не пользуешься, например себе в голову, а потом расскажешь, о’кей? Господи Иисусе. Доктор Кэрол сказала мне, что у тебя нервный срыв.
– Ты ее видела? – спрашиваю я.
– Она заедет за
