— Кто это там обзывает меня «артефактом», — донеслось с небес. — Я, между прочим, женщина, и я живая. Что это еще за слово такое «артефакт»?
— Артефакт — это чудо, воплощенное в чем-то материальном, машине, предмете, существе, — засмеялся Великий Орк. — Мадмуазель, надеюсь, вы признаете, что вы — чудо?
— Разумеется, сир, — ответила авиатриса, на лету черпая из Храм-озера воду вместе с весело визжащими русалчатами, которым страсть как понравилось летать. — Впрочем, как и любая женщина.
— Так значит, артефакты создаются обычными людьми? — спросил Даниил. — Я имею в виду, обычными мыслящими существами, челами, орками, и прочими?
— Обычными людьми делаются только дети, да и то не всегда что-то путное получается, — возразил Урукхай. — Но что-то я здесь обычных людей не вижу. Все, как один, необычные. А уж в вашей России, куда ни плюнь — в демиурга попадешь. Это я, естественно, фигурально выражаюсь. Я куда попало, не плюю, и тем более в демиургов.
— Ага, — сказал Даниил и крепко задумался.
Праздник, как ему и полагается, продолжался до утра. А что утром? Сказано же, утро — время для дороги, и еще сказано — кому в путь — тому пора!
Так что, с утра люди собрались восвояси. Ковать артефакты для родной страны, ну, и разумеется, присматриваться к окружающим, искать человека, достойного теми артефактами владеть. Вот с этим-то у нас всегда были проблемы.
Сенечка-горлум решил, что смена обстановки ему не повредит, а кроме того, хотя Великий Орк и простил его, но прочие граждане Междуземья поглядывали как-то косо, а это Сенечке совсем не нравилось. Почему-то ему вдруг захотелось, чтобы его, ну, если не любили, то, для начала, хотя бы уважали. А потом, естественно, полюбили. Поэтому, поразмыслив немного, он решил отправиться в Россию и уже там напроситься в ученики к Безяйчику, который из жителей Растюпинска ему импонировал больше всех.
Шаманка, кстати, осталась погостить у Панзутия. Надоело ей, видите ли, в Столице светскую жизнь вести. И вообще, светский образ жизни здоровым никак не назовешь. Ну, ладно, ее дело, она женщина мудрая, будем надеяться — не пропадет. Прощаясь, Танька вручила Телле ключики от столичного пентхауза — когда только и обзавестись успела — посмотрела на Ваську-гусляра да на компаньонку этаким материнским взглядом, в котором Васька прочел неизбежное. «Живите», — сказала, махнула татуированной рукой, да и отправилась с шаманом-шарлатаном в лес по живые мурашки. Весной в Междуземье запахло. Рано у них весна начинается, не то, что у нас.
Глава 26
«Утром первосветнымУтром, послелунным…»
Полное собрание пророчеств Оракула-из-бутылки
— И все-таки, это негуманно, — говорил за завтраком Великий Орк братцу Даниилу. — Наш очух куда лучше вашего электроопохмела, все-таки, натуральное, экологически чистое средство, никакой химии или там электроники. Ваш Савкин, наверное, экзекутором работает, вот и изобрел специальную машинку для наказаний.
— Кто бы говорил о гуманности, — возражал обиженный за другана-соавтора Данька. — Сам-то вон, крокодилятников сколько понастроил. Это, скажешь, гуманно?
— Очень даже гуманно, — уверенно отвечал Владыка. — Реликтовые крокодила существа редкие, может быть и не такие нежные, как, скажем, драконы, но все-таки. Если о них не заботиться, не кормить, не холить, то они возьмут, да и вымрут. И наша фауна станет неполноценной.
— А чем ты их кормишь? — сощурился Даниил. — Небось, инакомыслящими всякими? Вот и получается, что ты тиран и диктатор.
Тут Великий Орк даже обиделся.
— Еще чего! Стану я своих зверушек всякой гадостью кормить! Этак и зоофобом прослыть можно! В древности, правда, был такой обычай, кармливали бедных рептилий еретиками всякими, так они, то есть, крокодильчики, взбунтовались. Голодовку объявили. Бессрочную. Пришлось принимать меры. Не поверишь, я лично их с вилочки кашкой из говяжьих одуванчиков потчевал. А теперь вот из Австралии кенгурятину возим, ей и кормим. И насчет тирана ты погорячился. Тираны и диктаторы они, как грибы после дождика, после демократии разводятся, а у нас демократией отродясь и не пахло. У нас другое государственное устройство.
— И что же у вас такое? — удивился Даниил.
— Эй, Панзутий, — окликнул Великий Орк придворного шарлатана, который вместе с шаманкой любовался прирученными ранним утром первыми весенними мурашками. — Какое у нас государственное устройство, ты не помнишь?
— Как не помнить, прогудел Панзутий. — У нас эта… Просвещенная Магархия, вот у нас что.
И опять склонился над переливчатыми крылышками волшебной козявки.
— Слышал, — обратился Великий к Даньке. — Вот то-то же! Магархия у нас, да еще не какая-нибудь, а просвещенная. Так что, бери назад своего тирана и диктатора, а то, я и в самом деле, обижусь.
— Беру, — легко согласился Даниил. — Только что это такое, «Просвещенная Магархия» и с чем ее едят? Нам про это в школе ничего не рассказывали.
— Это когда как аукнется, так и откликнется, причем, очень быстро, а иногда и в десятикратном размере, — охотно пояснил Панзутий. У нас в Междуземье такие ауки, что кого хочешь, живо к порядку призовут, ежели он свинить надумает. Магия у нас крепкая, и всеобщая, на всех хватает. А прочее — у каждого свое. Вот и получается — «Просвещенная Магархия». Каждый на просвет виден. А Великий Орк, стало быть, и есть Просвещенный Магарх. В официальной переписке так к нему и обращаются. Просвещенному Магарху Междуземья, Великому Орку из рода Урукхаев, и так далее…
Даниил дал себе слово, на досуге разобраться, что же это за государственное устройство такое, «Просвещенная Магархия», а сейчас решил за благо не возражать. Еще аукнется, чего доброго! В десятикратном размере.
Разговор этот происходил за завтраком, когда Даниил решил похвастаться перед жителями Междуземья достижениями Российской науки и техники, для чего подверг себя и братьев малоприятной процедуре электроопохмеления. В электроопохмеле, между прочим, на самом деле никакой надобности не было, головы ни у кого не болели, что говорило о натуральности всех принятых намедни внутрь продуктов и напитков. Просто хотел покрасоваться. А потом предложил Великому Орку в подарок последнюю модель электроопохмела в экспортном исполнении.
Владыка подарок принял и приказал отнести его в пытошный музей, как пример орудия особо изощренной пытки, ну, Данька, естественно обиделся, и началось…
Впрочем, как мы видим, разговор о гуманности, хорошем отношении к реликтовым крокодилам и государственном устройстве Междуземья закончился вполне мирно. А вместе с разговором закончился и завтрак. Пора было собираться домой.
У трапа скучающей у бережка Храм-озера Мадмуазель Де Лярош сидел грустный Бугивуг, который по неизвестной причине куда-то подевался еще вчера, а сегодня вот, нашелся.
— Ну что, полетели? — спросил его братец Иван. — Пора. Ты, братец, кстати, чего скуксился?
— Да вот с Саньком попрощался, и сразу как-то грустно стало, — признался Бугивуг. — Совсем наш Санек омеждуземился, домой ни в какую не хочет, как я его не уговаривал. В своем отечестве, говорит, не бывает пророка, поэтому там я пополню ряды безработных, а здесь — я уважаемый всеми оракул. Подарил землякам собрание своих сочинений, — вон, в углу три ящика — еле погрузил, хоть бы помог кто-нибудь, так нет, все празднуют. Один Бугивуг работает. Эх, чует мое сердце, не увидимся мы больше с Саньком нашим! Я ведь всю ночь с ним толковал о том, да о сем. Его, между прочим, гнумы тоже достали. Однажды явилась целая делегация и предложила агитировать за гнумскую партию. Санек уж от них и так и эдак, ни к чему, говорит, поэту да оракулу в политику лезть, поэты они только под богом ходят, а больше ни под кем. Но те не слушают. Грозились нашего поэта мировой скорбью травануть, даже киллера подсылали. Да только бутылка-то у Санька односторонняя, что нальешь, то сразу снаружи оказывается, так что киллер теперь мировой скорбью мается, а поэту — хоть бы хны! В общем, подался тот киллер в кинокритики, там самое ему и место…
— А Санек-то как? — перебил Иван разговорившегося гремлина.
— Да ничего, стихи вот написал, про червяка, гремлин нырнул в люк и появился оттуда с бутылкой пива в одной руке и тетрадным листочком в другой. Вот, слушайте:
Угрюмая река между строений низкихКак будто не течёт, застывши навсегда.Угрюмый рыболов с ухмылкой сатанинскойСледит за поплавком с угрюмого моста.
Угрюмым карасям чужда его забота,Но вовсе не чужда приманка червяка.Угрюмей всех червяк. Он с рыболовным спортомОтныне на ножах. Он прав наверняка.
Тоскует рыболов, что труд его напрасен.Тоскуют караси, приманку разгадав,Но больше всех червяк тоской обезображен:Распятому Христу он, в сущности, собрат.
Когда тебе, мой друг, судьба назначит местоБедняги карася, пусть сердце не болит:Несчастнее чем ты, весь в мимике протеста,Есть мученик червяк — Христа аппендицит!
— Ишь ты, — прокомментировал Даниил. — Шибануло его все-таки мировой скорбью. А бутылка Клейна и в самом деле на червяка похожа.
