И сказал:
– Не знаю. Может быть, сумею, может быть, нет. Хелен хотела было что-то сказать – я остановил ее взглядом. И прошептал:
– Марк, ты помнишь свои сны?
– Да, – не уточняя, какие, ответил он. Мы оба знали, о чем речь...
– Он ждет, – сказал я. – Две тысячи лет – ждет. В Холоде. В аду.
– Я тоже – в аду, вдруг прошептал Маркус.
– Ты – не он. – Я взял его за худенькие плечи, сжал пальцы, понимая, что причиняю боль. Но только боль сейчас могла нам помочь. Корысть и страх, боль и жестокость. Чужая кровь, что сейчас прольется вместо нашей... – Ты другой, Маркус. Тебя тоже не спросили, хочешь ли ты прийти. Но ты пришел, ты начал свой путь. Теперь – терпи.
– Я терплю.
– Я бы сделал все сам, Маркус. Все, что в человеческих силах. Но тут не хватит человеческих сил. Нам надо отвлечь Стражу – и нашу, и османскую...
Маркус открыл глаза. Посмотрел на меня – и горько улыбнулся.
– Сейчас?
– Да, – сказал я. Хелен торопливо сказала:
– Но ведь если это не поможет, мы только выдадим... Маркус ее уже не слушал. Он протянул вперед руку, и глаза его выцвели, утратили жизнь.
Ничего не происходило. По-прежнему стояли на вышках караульщики.
– Готово, – сказал Маркус.
Я уставился на вышки, ничего не понимая. Почему они не рассыпаются?
И тут один из караульных сделал шаг.
Вышка зашаталась. Будто построенный из спичек домик, что пребывал в шатком равновесии, пока на него не села муха.
До нас долетел пронзительный вопль, лишь чуть смягченный расстоянием. А следом – негромкий хруст, будто раздраженно газету комкают.
На второй вышке охранники бросились к перилам, пытаясь разглядеть, что происходит. И тут же полетели на землю – перила рассыпались у них под руками.
– Давай... османские... – скомандовал я. Две сторожевые вышки грудой дров валялись на земле.
Клубы пыли плыли в воздухе – и впрямь можно поверить, будто под них слабенький фугас заложили...
– Есть... – прошептал Маркус.
Я обхватил его, чтобы Маркус не упал лицом в землю. Но удивительное дело, он сознания не потерял. Лишь лицо стало бледным, дышал он прерывисто и часто.
С горизонта исчезли площадки османских вышек.
– Только бы вышло... – пробормотала Хелен, с тревогой глядя на Маркуса.
– Уже вышло, – сказал я.
– Это полдела, надо, чтобы стражники сцепились друг с другом, – отрезала Хелен.
Кивнув, я стал наблюдать.
Некоторым стражникам повезло. Двое отползали от дровяных куч, в которые превратились вышки. Один отбегал, даже не прихрамывая. Из барака выскакивали стражники с мечами наголо. Я насчитал полную дюжину. У одного даже был пулевик.
Ну и застава!
– Гляди! – Хелен указала в сторону.
Вдоль границы скакал разъезд – десяток всадников. Кони казались бодрыми видно, пришпорили их, только увидев падающие вышки. Возле первой двое спешились и стали разгребать завал. Один из всадников вдруг остановился, крикнул что-то и поскакал обратно.
К заставе, за помощью. Даже не надо гадать.
Мы ждали.
Времени у нас было – ну с полчаса, при самом хорошем раскладе. А потом соберется здесь столько Стражи, что ноги бы унести...
Тем временем показались и османские пограничники, вынеслись на рысях из чужих перелесков. Их было больше – десятка три, все конные. Вряд ли они всерьез считали, что их вышки обрушили державные диверсанты. Но что были взбудоражены и напряжены – это уж точно.
Ясное дело, наша Стража появление янычаров без внимания не оставила.
Несколько человек продолжали возиться с рухнувшими вышками, но большая часть, включая всех всадников, выдвинулась навстречу.
Так они и гарцевали по низкой траве, вдоль черной горелой полосы, не отнимая рук от оружия, но и в схватку вступать не спеша. Все-таки мир нынче, пусть Держава от своих претензий на южные земли не отказалась...
– Они не станут, не станут драться. – Голос Хелен от напряжения стал чужим и злобным. – Что же ты наделал Ильмар, ты все испортил!
Я не отрываясь смотрел на пограничников. Оттого и не понял сразу, что произошло. Тяжко, будто старик, вздохнул Маркус. Крепким словцом ругнулась Хелен.
Один из наших стражников, нелепо взмахнув руками, крутнулся и упал с лошади, успев лишь вскрикнуть от неожиданности. Так кричат, получив в грудь арбалетный болт. Или – когда исчезает под тобой надежно притороченное седло.
Громыхнули два выстрела подряд – наши стражники падение всадника случайностью не сочли. Выстрелы были удачны. Под одним янычаром убило лошадь, другой – схватился а плечо, а конь его, почуяв слабость седока, сам развернулся и понесся прочь от боя. Остальные, обнажив кривые сабли, ринулись через границу. Черный пепел взвился под копытами юней.
Наш разъезд не струсил. Сверкнули стальные палаши, выкрикнул команду старший – и неполный десяток державной Стражи поскакал навстречу врагу.
И хоть это было не правильно, и даже стыдно было бы мне, самому затеявшему эту свару, восхищаться отвагой пограничников – я восхитился.
Никаких надежд они не питали. Разве что получить не смертельную, пускай и тяжкую рану, упасть, да уцелеть в горячке боя и танце копыт.
Опустились палаши, упали сабли. Человеческий крик и лошадиное ржание слились воедино, верховые смешались, закружились – и державных всадников осталось трое или четверо. Но уже бежали к конным солдаты, обученные драться против кавалерии, и, перезарядив пулевики, готовились дать новый залп наши стрелки...
– Ильмар!
Хелен зло толкнула меня в плечо, и я сбросил оцепенение. Вот он наш шанс, единственный. Пока граница не просматривается с вышек, пока все ближайшие пограничники заняты в смертельной сече. Я вскочил, поднял беспамятного Маркуса.
Он все-таки лишился сознания – забрав на Слово седло нашего всадника.
Мы побежали к границе.
Лишь один из пограничников заметил нас. Окровавленный османский янычар, на миг вырвавшийся из кровавой схватки. Он придержал коня, решая, что делать.
Промедление стало для него роковым – кто-то из державных пограничников успел перезарядить пулевик и выстрелить.
Остальным было не до нас. Они были слишком заняты, убивая друг друга.
Только в детские годы, слушая рассказы пастыря или учителя о чужедальних странах, можно верить в силу граничной межи. Мол, до нее наша земля, правильная и понятная, а сразу за ней – странные языческие земли.
На самом-то деле, чем ближе к границе приближаешься, тем меньше вокруг родного и привычного. Вот взять Паннонию – вроде как наша земля, и вера у всех правильная, и Стража на улицах привычно-вороватая, и деньги привычные... а все-таки чувствуется – край Державы. И на романском мало кто говорит, и обычаи непривычные, и кухня своя.
