— Мы его отдали, — объяснил портье, — одной американской даме, которая очень на этом настаивала, и поскольку она тоже принадлежит к числу постоянных клиентов…
— А почему она хотела получить именно этот номер?
— Месье князь будто бы говорил, что всегда выбирает именно его, и поскольку месье князя не было в Париже…
— В таком случае, друг мой, вам ничего не остается, как назвать мне имя этой дамы…
Ответ был именно тот, которого он ждал:
— Миссис Полина Белмонт. Кстати, вот и она.
В самом деле, в этот момент в холл вошла Полина. Она была в черном шелковом платье асимметричного покроя, полностью усыпанном блестками, в накинутом на плечи широком и легком пальто из белого атласа. Три алмазных звезды в черных, как вороново крыло, волосах и подрагивающие на шее алмазные подвески были единственными ее украшениями, хотя другие могли скрываться под длинными атласными перчатками. Она с улыбкой направилось к довольно пожилой супружеской паре, которая явно поджидала ее. Встреча была типично американской — радостной и многословной. Женщины расцеловались, и Альдо понял, что вся компания собирается пойти куда-нибудь поужинать. Ужасно разочарованный, он колебался, подойти ли ему к ним или подняться к себе в номер, но тут Полина обернулась: она забыла отдать свой ключ портье. И увидела того, кто молча смотрел на нее. Ее глаза внезапно вспыхнули.
— Вы? Но каким образом вы оказались здесь? Почему вы меня не предупредили? — стремительно произнесла она, протянув ему руки.— Это вышло случайно. Я приехал из Цюриха и на Восточном вокзале увидел Жиля: он садился в какой-то поезд, выглядел очень сердитым и не заметил меня. И я подумал, что с моим возвращением в Версаль можно повременить и мы могли бы провести вечер вместе… без посторонних! К несчастью…
— Нет. Ничего страшного! Это старые и дорогие мне друзья, которых я не могу оставить — завтра уезжают. Мы с ними поужинаем в «Лаперузе»[84]… и я постараюсь вернуться как можно скорее. Вы дождетесь меня?
Никогда прежде он не видел ее такой взволнованной. Губы у нее дрожали, сверкающий взор молил Альдо о встрече. Это было излишне — его самого влекло к Полине с неодолимой силой…
— Конечно, я вас дождусь…
Он смотрел, как она выходит со своими друзьями на ярко освещенную Вандомскую площадь. Шофер открыл перед ними дверцу большого автомобиля, сияющего черным лаком. Они сели, а Морозини направился к лифту, чтобы подняться в номер, куда уже отнесли его легкий багаж. Он не взял с собой смокинг, что делало затруднительным посещение ресторана. Но это не имело значения, потому что он совершенно не хотел показываться на людях. И мечтал о другом — повезти Полину ужинать на Монмартр или на Монпарнас, в одно из тех маленьких бистро, где не будет никаких знакомых. Но поскольку это было уже нереально, он вызвал дежурного по этажу, велел подать меню и попросил принести ему горшочек тушеных рачьих хвостов, ломтик фуа-гра в соусе «бёр-нуазет» со свежим зеленым горошком и бутылку «Мерсо Гут д'Ор». В ожидании заказа он принял душ, побрился, сменил рубашку и надел тот костюм, в котором наносил визит Кледерману. Потом он поужинал, сидя перед открытым окном, выходившим на площадь, наедине со статуей Наполеона, который смотрел на него с высоты своей колонны, отлитой из пушек, захваченных французскими войсками на поле битвы при Аустерлице. Сердце его билось в непривычном ритме, отражавшем нетерпение в сочетании со смутным беспокойством. Что сделает Полина, когда вернется? Позвонит и назначит свидание в одном из баров или в одной из гостиных? Или же — как он на это надеялся! — пригласит к себе в номер?
Время шло, и минуты казались ему часами. Бесконечными часами под дымок сигарет, которые Альдо закуривал одну за другой. Время от времени он вставал, чтобы подышать вечерней свежестью или вдохнуть запах роз, стоящих в вазе на маленьком столике. Ему снова было пятнадцать лет, и он ждал своего первого любовного свидания — однако в нем сохранялось достаточно хладнокровия, чтобы злиться на себя за эту слабость. Он становился смешон: с минуты на минуту зазвонит телефон, и Полина предложит ему встретиться, чтобы вместе выпить по стаканчику и освежить воспоминания прошлого лета. Нет ни малейшего признака, что она хочет пробудить ту минуту страсти, которую они пережили в библиотеке. Они друзья, только друзья! Разве не поклялись они в этом друг другу? Но его глубинное, потаенное «я» не желало смириться с этим глупым притворством, отвергало эту комедию дружбы. В Ньюпорте он не предчувствовал близости желания, но сегодня вечером он ощущал, что оно захватит его целиком, едва он прикоснется к руке Полины… Он был даже испуган этим — до такой степени, что стал подумывать о бегстве. Оставить ей записку и уйти…
Незадолго до полуночи раздался стук в его дверь, которая открылась словно сама по себе. Вошла Полина — без единого слова. Она смотрела на Альдо, застыв на пороге, и взгляд ее обладал колдовской силой, перед которой он не мог устоять. Он медленно встал и направился к ней, не отрывая взгляда от ее лица, одухотворенного чувственной страстью и от этого еще более прекрасного. Как и тогда, на рассвете в Ньюпорте, она протянула руки и сомкнула их в объятии, когда он прижал ее к себе. И все вокруг перестало существовать…
Когда утром Альдо проснулся, он лежал один на измятой постели, еще сохранявшей запах духов Полины. На подушке остался длинный черный волос, который он бережно взял и обмотал вокруг пальца. Прошедшая ночь была знойной и одновременно нежной, и эта нежность бросала некую тень, омрачавшую необыкновенную чувственную эйфорию. Это означало слияние не только тел — частица их душ устремилась навстречу друг другу. Это тревожило Морозини… С того мгновения, как плотский акт переходил в объятия любви, следовало опасаться по-настоящему серьезных отношений.
Он направился к ванной, мечтая о холодном душе, который помог бы ему привести в порядок мысли, и заметил на кушетке конверт, где твердым почерком Полины были выведено его имя. Несомненно, внутри лежало письмо.
«Виновата во всем только я, Альдо… Всеми силами я жаждала того, что произошло сегодня ночью, жаждала до полного забвения нашего уговора. Слишком краткими были наши объятия после бала, и у меня осталось чувство невыносимой незавершенности… Сегодня утром я ощущаю себя божественно счастливой… и слегка печальной, потому что у меня нет права вторгаться в вашу жизнь, постепенно превращаясь в некую… привычку и — кто знает? — в тягость. Так что позвольте мне закрыть за собой врата рая. И помогите мне: сделайте так, чтобы при нашей следующей встрече мы смогли бы смотреть друг на друга не пряча глаз и с ясной улыбкой, чтобы мы смогли продолжить нашу прекрасную дружбу, вернувшись на то самое место, откуда мы вышли за ее пределы… Слово «дружба», которое я очень люблю, кажется пресным, не так ли? Но я хочу только дружбы и прошу у вас милости позволить мне сохранить ей верность…» И внезапное признание, словно пером ее вдруг овладело безумие: «Почему, ну почему я так люблю тебя?» Подписи не было…
