Глава 45
Не имею понятия, сколько мы там просидели. Через несколько минут или несколько часов я заставила себя посмотреть маме в лицо.
Чёрное и рябое. Без глаз, без носа, с дырой на месте рта.
– Давно ты здесь? – прошептала я.
– Здесь?
Я закрыла глаза, кутаясь в звук её голоса, хотя он был хриплым, как у всех теней.
– В Лимбе.
– Ах вот это что. – Она вздохнула и огляделась. – Я не знаю. Я теперь ни в чём не уверена.
– Мама, ты не знаешь, да? Не знаешь, что умерла?
– Умерла? – Она наклонила голову. – Значит, это иной мир? Трудно вспомнить.
Я потянулась за Игорем, и он забрался мне на колени.
– Ты ушла от нас. – Я постаралась произнести это ровным тоном. – В прошлое Рождество ты бросила меня… и Маэстро, а потом, около года назад, умерла.
Она молча смотрела на меня.
– Ты попала в аварию, мама. В баптистской церкви «Пайн Ридж» была поминальная служба. А Маэстро ничего мне не сказал. Я недавно узнала.
– Авария?
– Почему ты не попрощалась? – Меня вдруг охватила злость, бешеная, жгучая, и я ущипнула её за руку. Но это было всё равно что ущипнуть камень, и я заплакала. – Почему ты не могла просто объяснить, что разлюбила его, нас?
– Тебя я всегда любила, Оливия. – Мама наклонилась ближе ко мне. Дыхание её пахло молнией и темнотой.
– Тогда почему?
– Я испугалась и разозлилась.
Я пнула землю, подняв облако чёрного снега:
– И я тоже. Очень. А я ведь ещё ребёнок. Ты не думала об этом?
– Я не говорила, что моему поступку есть оправдание. Но причина всё же была. И чем больше проходило времени, тем больше я боялась. Я не могла вернуться к тебе – ты бы меня возненавидела.
Я сердито потёрла кулаками глаза.
– Никогда такого не было, чтобы я тебя ненавидела.
– Зато ненавидишь отца.
– Это же из-за него ты ушла.
– В том, что я ушла, не виноват никто, кроме меня. Я была несчастлива и потому бросила вас. Я поступила жестоко, но уже ничего не изменить. – Мама взглянула на вершины гор. – Так, значит, это Лимб? Странное место, правда? Ещё вчера я была жива. Не может быть, чтобы я находилась здесь долго.
– Ты умерла, мама, – прошептала я, – а перед уходом не попрощалась. Просто пропала, и всё.
– Я знаю, милая.
– Мы теперь живём в филармонии: я, Маэстро и нонни. Он продал всё наше имущество.
– Ах, дорогая, какое несчастье!
– Я ненавижу свою одежду. Она пахнет сигаретным дымом, потому что я вынуждена покупать её в уценёнке.
Я говорила без остановки. Рассказала ей обо всём, что случилось за год. О психологе Дэвисе и директоре Купере, о записках из школы. О зелёных конфетах, петиции, Экономике. О Ричарде Эшли и о том, как я плакала у него на груди по пути в больницу. О своих рисунках и о мечте пойти в художественную школу.
О Генри.
Мамино лицо снова замерцало разными цветами. На мгновение мне показалось, что я вижу её настоящие глаза.
– Генри кажется хорошим мальчиком. Он симпатичный?
– Мама!
– Ну, мама должна задавать такие вопросы.
Я прищурилась:
– Правда?
– Думаю, да. Ну так что же, симпатичный?
Внезапно меня очень заинтересовали мои задубевшие чёрные шнурки:
– Ну не знаю… у него веснушки, и вообще…
Игорь фыркнул. «Ну-ну».
– Но ты ведь видела его? – Я опасливо подняла глаза. – Ведь тени носятся по всей филармонии. Вы крушите потолок, нападаете на призраков, даже на меня.
Мама отпрянула:
– Неужели?!
– Разве ты не помнишь? Месяцами вы рыщете по концертному залу. Вы… – Я помолчала, собираясь с духом. – Вы обрушили на Маэстро балки, и сейчас он в больнице в тяжёлом состоянии.
– Ах, Оливия…
– Ты должна помнить. Зачем вы так?
– Но я не помню. – Она стала заламывать руки. – Я помню… свет и тепло. Поиски. Помню чувство злости, потерянности и одиночества. Помню, что нашла других и искала… свежей крови.
Свежая кровь. Одна из теней, которые привели меня сюда, тоже говорила об этом. А вдруг это была мама, не осознававшая, что делает?
«Возможно, – предположил Игорь, – они все не осознают, что делают».
– Может, они только повинуются инстинкту? – пробормотала я.
Игорь стал вылизывать хвост. «Как мотыльки, которые летят на огонь».
Фредерик говорил, что тени не помнят, кем они были в мире живых. Они стали неразумными существами, неприкаянными и злобными.
Я придвинулась к маме ближе и взяла её за руку. Голова болела, сердце ныло.
– Мама, ты хочешь сказать, что не пыталась поглотить призраков?
– Да что ты такое говоришь!
– Ты не пыталась напасть на них и на нас или обрушить потолок зрительного зала?
Мама покачала головой, сжавшись в комок из темноты и снега.
– Не понимаю, о чём ты говоришь, Оливия. Пожалуйста, перестань.
– И ты говоришь, что видела только туман? Шла на свет и ощущала тепло?
– Приятное тепло. – Она подняла на меня глаза. – Знаешь, где можно его почувствовать? В другом месте, снаружи. Нам там нравится. Мы ищем тепла.
Я легла на спину в чёрный снег и стала смотреть в вывернутое наизнанку небо.
– Ты делала это бессознательно. Не отдавала себе отчёта.
Мама легла рядом и стала щекотать тёмными щупальцами мне запястье.
– Как хорошо. Я часто лежу здесь, но одна, без друзей.
В глазах у меня встали слёзы, и небо почернело и заколыхалось.
– Мама, я не друг. Я твоя дочь, Оливия. Разве ты не помнишь?
Она взяла меня за руку.
– Это может быть одно и то же.
Через несколько минут Игорь ткнулся носом мне в щёку. «Оливия, нам пора».
Конечно. Но как же я уйду? Я наконец нашла её.
– У меня столько вопросов, – с трудом выдавила я.
– У меня тоже, – озадаченно пробормотала мама. – Почему, например, небо здесь белое, а звёзды чёрные. Я уверена, Оливия, если кто-то тебя обидел, то это вышло не нарочно. Мы тут сознательно ничего не делаем.
Игорь смотрел куда-то за горный склон. «Оливия, нам действительно пора».
И я пошла за ним. Другие тени стали приближаться к нам, подтягиваясь на острых чёрных когтях.
– А ты говоришь, никто не хочет нанести нам вред, – заметила я.
Игорь отскочил назад, шерсть у него встала дыбом. «Помни, что сказал Фредерик: для них ты тепло, свет и кровь – всё то, чего они хотят, но не могут получить. Подумай об этом. Может, они и не осознают этой необходимости, но она у них есть».
– Мама, нам нужна твоя помощь.
– Всё
