бедных, скупых хозяйств. В семьях, живущих на коротком пайке, жены и дети, а иногда и мужья, воровали зерно или вино своей семьи, чтобы продать его на рынке или проезжающим мимо кокеткам. Их чувства друг к другу должны были быть в лучшем случае фактическими и вряд ли щедрыми. Я склонен, возможно, несправедливо, рассматривать тот акцент, который школьные учебники делали на сыновней привязанности, как часть кампании по обучению сельских жителей городским чувствам, на которые у них не было времени и возможности, привитию чуждых им понятий, настаивая на их естественности и правильности.
Сказать об этом невозможно. Только (возможно, недостоверные) свидетельства буржуазных очевидцев - врачей, землевладельцев и т.п., потрясенных судьбой больных крестьян, которых уносят в могилу, потому что надо возвращаться к работе ("Он уже ни на что не годен, он стоит нам денег, когда же он кончится?"), и пожилых крестьян, обиженных тем, что они отнимают драгоценное время, когда уходят на покой с опозданием: "Члены семьи суровы к умирающим так же, как и к себе. [Они не стесняются сказать ему в слух, что он умирает и в любой момент наступит конец света. Его жена и дети бормочут горькие слова о потерянном времени. Он - обуза, и он это чувствует". Больной мужчина или больная женщина - это уже плохо. Старик, влачащий жалкое существование, - еще хуже, он существо или ничто, как ребенок женского пола, не имеющий даже надежды на будущую продуктивность - разве что, может быть, после смерти. Крестьянин, писал сочувствующий свидетель в 1913 г., не мог скрыть облегчения, которое он испытывал при виде конца тех, кого он называл отставшими (trainiaux) или отягощающими (embeurgnas): "Мы наследуем от старика, но наш старик - это сплошная потеря!". "Да ничего, это же старик!"* Старики, конечно, знали об этом и всячески старались уберечься от сомнительной милости своих детей. Множество пословиц почти в тех же выражениях предостерегают от глупости. "Раздеваться надо только для того, чтобы лечь в постель" (как мы видели, даже не так!). "Когда отец дает сыну деньги, оба смеются; когда сын дает отцу деньги, оба плачут". "Отец может прокормить 12 детей, но 12 детей не прокормят своего отца"?
)
Неясно, отражает ли такое постоянное обращение к отцам их сим-болическое превосходство над супругой как представителя обоих родителей, их главенствующую роль в формировании пословиц, глубокую неприязнь между отцом и детьми или более скромные ожидания матери. Старухи, конечно, еще могли оказать услуги там, где дряхлые мужчины не могли. Как бы то ни было, но достаточно свидетельств равнодушия к оставшимся в живых родителям; обиды, переходящей в ненависть и даже доходящей порой до отцеубийства; стариков, которых тасовали от одного ребенка к другому, брали под опеку, потому что их надо было приютить, но при этом они были "хуже, чем в богадельне" из-за постоянных перемен и потому что о них некому было позаботиться? - неловкие паразиты на коротком пайке и в тесном пространстве, проклятые как бесполезные рты сварливым сыном и, возможно, мстительной невесткой, которые желали им смерти и иногда доводили их до этого, жестоко обращались с ними, бросали на произвол судьбы в голоде и болезнях.
Итак, семью связывали нужда и жадность. Сначала - как свести концы с концами, затем - как добиться определенного уровня безопасности за счет приобретения капитала и земельных участков. Дети, их количество, большое или малое, и их права на наследство были решающим фактором в этом уравнении. Мы много слышим о контроле над рождаемостью, и, конечно, за 30 лет до 1914 года он распространился по всей стране. Но для бедняков и тех, кто придерживался старого способа обработки земли, дети по-прежнему были руками, а значит, и богатством. Машина по добыче земли, как ее называл Токвиль, - равное разделение наследства между всеми потомками, установленное законом 1794 г., - повсеместно обвиняется в том, что она препятствует увеличению численности семьи. Но это относилось только к владельцам недвижимости. Большинство крестьян не прибегали к контрацепции не только из-за отсутствия навыков и умений, но и из-за отсутствия необходимости. Доказательством служит тот факт, что в таких регионах, как Муэнн Гаронна, как установил Пьер Дефонтен, доступ к собственности в значительном количестве совпал с падением рождаемости (а также с миграцией) - именно тогда, когда забота о преемственности семейного хозяйства сделала ограничение семьи соответствующим потребностям. Пока этого не произошло, последнее слово должно было остаться за Филиппом Жюля Ренара: "Я пришел в мир с двумя руками, - говорит Филипп. Он женится и рожает четверых детей, и каждый ребенок добавляет еще две руки. "Если в семье нет ни одного калеки, она никогда не будет испытывать недостатка в руках и лишь рискует иметь слишком много ртов". Вопрос, видимо, в том, что важнее: ребенок как рот или ребенок как рука. Для тех, у кого было мало или совсем не было земли, которую они могли бы обрабатывать или оставить после себя, и чьим главным товаром для продажи был труд,
Дети представляли собой дополнительный источник заработка, поэтому их стали массово производить. По словам Алена Корбена, размеры ферм, арендуемых арендаторами или находящихся в издольщине в Нижнем Марке или в горных районах Лимузена, были таковы, что они требовали труда от восьми до двенадцати человек, возможно, двух или трех семей, состоящих из фактически работающих людей. Там и во многих других частях Франции, где существовала подобная ситуация, большое значение, естественно, придавалось большим семьям и необходимости держаться вместе, чтобы выжить.
В одном из стихотворений лимузенских крестьян синица критикует голубя за то, что тот, будучи большим, красивым и богатым, приносит всего одно-два потомства, в то время как она сама, хоть и маленькая и слабая, производит 15-16 детей. "Глава семьи, который много работает и у которого много детей, - писал в 1888 году Эдуард Деку-Лагутт, - почти уверен, что в нашей деревне приобретет если не богатство, то хотя бы честный комфорт". А в 1894 г. Шарль Дюмон, проходя через Коссы, поразил трактирщика в Даржилау (Лозер) рассказами о бездетных людях. "Как же они тогда умудряются зарабатывать деньги?" - спросил хозяин. Дети, особенно мужского пола, спасали наемных работников, они были богатством труженика, богатством крестьянина. Поэтому, по крайней мере в Коррезе, рождение детей продолжалось настолько регулярно, насколько позволяла плодовитость. "Сколько великих праздников в году?" - спрашивает священник на катехизации. "Четыре", - отвечает ребенок. "Назови их!" "Ну, это день голосования, день карнавала, день, когда мы заколачиваем свинью, и день, когда
