— Почему не согласовано с правительством?
— Как он посмел?
— Завтра пойдет снег!
— Куда смотрит уполномоченный по правам человека? Ведь если завтра пойдет снег, права человека, поверившего в прогноз, будут грубейшим образом нарушены!
— Позволь подвести итоги, капитан, — небрежно передал газету Ланкастеру костистый, с лицом в шрамах Николай.
— Конечно, Николай, — дружелюбно кивнул капитан, — только ты забыл про одну существенную мелочь: итоги здесь подвожу я!
— Вредительство, — словно не расслышал его Николай, — слишком мягкое определение для поступка этого… — не смог заставить себя выговорить имя Антона. — Это обдуманная и тщательно спланированная акция убежденного врага провинции. Что значит объявить на всю провинцию о хорошей погоде? Дать дополнительный день фермерам для укрытия урожая. Дать день новой, наверняка уже сколотившейся, — косо посмотрел на Конявичуса, — банде на рытье окопов, возведение заграждений, дабы отрезать город от укрепсельхозрайонов. Наконец, это может быть сигналом преступным элементам, занявшим оборону в домах на окраинах, что правительство начинает завтра операцию по ликвидации вооруженных бандформирований. Мы помним, помним историю… — как штыком, вонзился в Антона немигающим взглядом Николай. — Над всей «Низменностью-VI, Pannonia» безоблачное небо?! Это может быть зашифрованным посланием! Такого в нашем правительстве еще не было. Вот почему я от имени и по поручению…
— Посмотри на небо, Николай, — кротко возразил капитан. — Неужели хорошая погода тебя не радует?
— Радует, — усмехнулся, показав зубы, как укусил эту самую хорошую погоду, Николай. — Я требую смертной казни для изменника и предателя! Если отказываешься прислушаться к мнению большинства, капитан, прошу немедленно поставить вопрос на голосование. Мы живем в свободной демократической стране с рыночной экономикой! Никто не вправе попирать записанные на скрижалях истории священные права личности! Почему безмолвствует уполномоченный по правам человека? Где Верховный суд? Я закончил. — Длинное рубленое лицо Николая покраснело от гнева. Только шрамы оставались белыми, отчего лицо как бы оказалось в тесной авоське.
— Твое предложение нельзя назвать конструктивным, Николай, — с грустью произнес Ланкастер. — Впрочем, я согласен вернуться к этому вопросу, но только после того, как мы определимся в главном: где взять триллион форинтов?
— Казнить немедленно, — пробормотал Николай. — Сорок лет в правительстве, каждый год такая хреновина, выпутаемся. С меня сто лимонов налом… Хоть сейчас. А его… казнить!
Вице-премьер без портфеля, застонав, раскрыл портфель, нырнул в него носом. Вынырнул с белым носом в кокаине, как в муке. После чего перевернул портфель в воздухе над столом. Из портфеля на стол посыпались припорошенные пачки купюр в фирменной упаковке «Богад-банка».
— Десять лимонов, — прохрипел, теряя сознание, вице-премьер без портфеля. — Моя доля в уставном капитале. Отдай его нам, капитан, — вытянул в сторону Антона скрюченные пальцы, — и делай… — счастливо улыбнулся, — что хочешь… — добавил шепотом, — и пусть будет… — начал медленно сползать со стула, — что будет…
— Триллион! — повторил Ланкастер. — До конца месяца. Минус сто десять лимонов. Я жду.
Пауза затянулась.
В тревожной тишине вдруг отчетливо послышался стук подкованных солдатских ботинок по коридору. У двери в зал стук стих. Раздался звук, который с чем-то спутать было невозможно — звук снимаемых с предохранителя затворов. Следующим по очередности мог стать поющий звук летящих пуль.
— Капитан Ланкастер — не один из величайших, а самый величайший герой современности абсолютно прав: нам нужны не казни, а новые идеи! Слава генералиссимусу Ланкастеру!
— Необходимо коренным образом пересмотреть внешнюю и внутреннюю политику правительства!
— Пора, господа, давно пора работать по-новому!
— Да здравствует главнокомандующий, господин Конявичус!
Легкие, суетливые, как листья на ветру, голоса придавил тяжелый, как камень, голос Николая:
— Не дело, капитан, — рублено произнес он, — отворачиваться от старых верных друзей. Пусть даже они не в состоянии в одночасье собрать для тебя триллион форинтов. Новые люди силой заставили тебя поделиться властью. Но это не означает, что они вечно будут сильны, капитан! Не плюй в колодец, капитан! Не забывай, кто сделал тебя!
— Я весьма ценю твой бесценный опыт многолетней работы в правительстве, Николай, — тихо произнес Ланкастер, — и очень уважаю старых верных друзей. Но вы заблуждаетесь, если полагаете, что я… Не ты меня сделал, Николай! — рявкнул Ланкастер так, что седые патлы отключившегося вице-премьера без портфеля встали дыбом. — Меня сделал пьяный неизвестный солдат, а девчонка-мать сдала завернутого в полиэтиленовый мешок из-под химудобрений в приют в Ботсване, который четырежды горел и трижды тонул в наводнении, пока меня не выпихнули из него в школу. Счастливый случай, а не вы, старые верные друзья, позволил мне выжить в школе, в солдатах, в училище, в сержантах и, наконец, в офицерах. Мои родители — свобода и демократия, Николай, кроме них, у меня ничего нет, я буду защищать их до последней капли крови — от врагов, от старых верных друзей, от тебя, Николай, от Господа Бога, если он пойдет против свободы и демократии! Управлять провинцией по-старому, ничего не меняя, не получится, Николай! Мы должны сделать так, чтобы триллионы рождались сами! Ты полагаешь, Николай, что на твой век достанет старой жизни. Но y меня, Николай, достанет сил сломать хребет всем, в том числе и тебе, Николай, кто попытается мне мешать. И ты это знаешь, Николай! Все время, пока Ланкастер говорил, незнакомое слово вертелось в голове Антона, как вертолет в пустом небе. Но вот капитан смолк, и слово, как вертолет, приземлилось. Антон смог рассмотреть его внимательно. Он не знал, существует ли такое слово в едином языке или на диалектах. Слово было наукообразным, чем-то напоминало слова «культура» и «демократия» и вместе с тем было в высшей степени земным, как входящее в больную плоть гибкое хирургическое врачующее лезвие. «Реинсталляция» — вот что это было за слово. Оно означало возвращение к здоровым основам жизни и одновременно дозированное внедрение этих основ в нынешнюю — больную — жизнь. Слово вмещало в себя гораздо больше, чем мог объяснить Антон.
— Реинсталляция, — Антон сам не заметил, как произнес его вслух.
Члены правительства с недоумением, но большинство с ненавистью уставились на него — покойника, в очередной раз ускользающего на каникулы.
— Реинсталляция, — твердо повторил Антон. — Возвращение к первоосновам свободы, демократии и рынка. Очищение священных понятий от наносной скверны времени и человеческого несовершенства.
— Это как-то связано с прогнозом погоды? — уточнил Ланкастер.
— Нет, только что пришло мне в голову.
— Здешняя радиация до того обострила умственные способности членов правительства, что ты можешь не тратить время на объяснения общего порядка. Суть нам ясна. Что ты предлагаешь конкретно?
— Амнистию всем, кто до сих пор не сложил оружие, естественно, в случае их отказа от продолжения вооруженной борьбы, — заговорил Антон как по писаному, хотя еще несколько мгновений назад не думал ни о чем конкретном. — Объявить фермерам и всем, кто трудится на земле, что определенная часть выращенной сельхозпродукции не подлежит изъятию, остается в их распоряжении. Разрешить рабочим изготавливать после смены из сэкономленного сырья товары народного потребления, чтобы они могли ими свободно, а главное, без посредников торговать. Гарантировать населению защиту от бандитизма. Очистить от рекламы телевидение, радио и газету, превратить их в настоящие источники правдивой информации. Провести реформу народного образования, детских и школьных учреждений, а также армии, соцобеспечения и общепита. Ну и так далее. Это не может не дать быстрых результатов, потому что у народа провинции, как и у нас, нет выбора. И правительство, и народ на краю пропасти. Если упадем, то вместе. И спасемся тоже вместе. Я убежден, у нас будет не триллион, а… гораздо больше. — Антон вдруг вспомнил, что про триллионы форинтов только что говорил вице-премьер без портфеля. Он чувствовал, что его слова ложатся на благодатную почву. Члены правительства были живыми людьми. Им был присущ инстинкт самосохранения. В данный момент он заключался в том, чтобы уйти от ответственности, от необходимости отстегивать триллион. Ответственность — триллион, — как отсрочку казни, брал на себя Антон. Даже у Николая оттаял ледяной взгляд. Николай отлично понимал: Антон кладет голову под топор, который упадет точно. Все молчали.
— Он предлагает немыслимые вещи, — прохрипел Гвидо, — раньше за такие слова сжигали живьем на площадях. Я помню, газета — коллективный агитатор и пропагандист! Он хочет вернуть нас к временам, когда писатели пописывали, а читатели почитывали! — посмотрел на Конявичуса. — Он — коммунист, преступник против свободы, демократии и рынка!
