Сигма-Конец.
Дядя Зип, прищурясь, наблюдал за ними.
— В погоню, — скомандовал он.
— Слишком поздно, дядя. Они уже там.
Дядя Зип смолчал.
— Они мертвы, — определил пилот. — И если отправимся за ними, погибнем сами.
Дядя Зип пожал плечами. Он ждал.
— Там не место для человеческих существ, — предостерег пилот.
— Разве ты не хочешь узнать, что там? — спросил дядя Зип ласково. — Разве не за этим ты сюда явился?
— Да. Ладно, погибать, так с музыкой.
* * *
«Белая кошка» безмолвно возникла из противоположного конца червоточины, словно корабль-призрак. Двигатели ее были отключены. Коммуникаторы молчали. Внутри ничто не двигалось; снаружи лениво моргал единственный синий путеводный огонек, обычно используемый лишь на парковочной орбите, — неохотно и регулярно подмигивал пустоте. Сам корпус покрылся шрамами и оспинами, его местами сточило от контакта со средой без названия, словно путешествие через червоточину было эквивалентно тысячелетнему пребыванию в кофемолке, где движения зерен так же далеки от ньютоновских, как путь поезда с кручи. Быстро остывая, корабль из алого стал сливовым и затем принял обычный свой оттенок закаленной стали. Многих наружных установок недоставало. Позади тонкой скрученной пленочкой белого света сиял выход из червоточины. Часа два-три корабль бесконтрольно кувыркался в пустоте. Затем возгорелся термоядерный факел. «Белая кошка», точно повинуясь неслышной команде, встряхнулась и перелетела на парковочную орбиту у ближайшего крупного небесного тела.
Вскоре после этого проснулась Серия Мау Генлишер.
Она оказалась в своем баке. Вокруг царила тьма. Ей было холодно. Она пребывала в недоумении.
— Экраны! — приказала она.
Ничего не случилось.
— Я на своем корабле или где? — воскликнула она.
Тишина. Она неловко поерзала во тьме. Протеома бака показалась ей безжизненной и тягучей.
— Экраны! — воскликнула она.
На сей раз коммуникаторы отозвались, послав ей две-три картинки: грубого разрешения, уложенные внахлест, крапчатые от интерференции.
Она увидела обитаемую секцию K-рабля и крупный человекообразный объект белого цвета, распростертый по полу; камеры медленно облетели его кругом, и оказалось, что это расчлененный труп. Одежда, сорванная гравитационными силами, разлетелась по углам каюты, словно белье в барабане стиралки, а с нею и одна рука трупа. Стена рядом с телом была измазана красной жидкостью. Вторая картинка представляла дядю Зипа: тот играл на аккордеоне на борту корабля, бесконечно летящего вниз по червоточине. Музыку заглушали вопли пилота:
— Господи! Срань господня, вот дерьмо!
На третьей картинке губы дяди Зипа, взятые крупным планом, ожили, повторяя слова:
— Если взять голову в руки, можно отсюда выбраться.
— Зачем ты мне это показываешь? — спросила Серия Мау.
Корабль не ответил. Потом вдруг отозвался:
— Все это происходит одновременно. Это передача в реальном времени. То, что с ним произошло, все еще происходит. И будет происходить вечно.
Дядя Зип посмотрел на Серию Мау.
— Спасите, — прошептал он.
Его скрутила рвота.
— В общем, довольно интересный феномен, — заметила математичка.
Серия Мау еще мгновение наблюдала за ним.
— Выпусти меня отсюда, — сказала она затем.
— Куда ты желаешь отправиться?
Она беспомощно шевельнулась в баке.
— Нет, — проговорила она, — я имею в виду — выпусти меня отсюда.
Ответа не последовало.
— Но это ведь невозможно, правда? А что случалось тогда, ну, пока ты меня усыпляла? Я думала, что фокусника вижу, но это был лишь сон внутри сна. Я думала…
Она почувствовала себя тринадцатилетней девочкой и изобразила беспомощное пожатие плечами. Жидкость в баке вяло колыхнулась. Серии Мау почудилось, что протеома растекается по останкам ее физического тела, точно теплый плевок. Пятнадцать лет отчаяния.
— Ай, ладно, какая теперь разница? Я правда устала. Мне плевать. С меня хватит. Хочу вернуться домой и чтобы всего этого никогда не случалось. Хочу свою жизнь назад.
— Позволь тебе кое-что показать, — начала математичка.
— Что?
— Экраны, — приказала математичка. В голове Серии Мау вспыхнул Тракт Кефаучи.
— Вот как все выглядит на самом деле, — продолжала математичка. — Если ты считаешь, что в корабельном времени вещи таковы, какими являются, ты ошибаешься. Если ты думаешь, будто корабельное время что-нибудь значит, ты ошибаешься: оно не значит ничего. Понимаешь? Это тебе не «экзотическое состояние». Световые годы розового и синего пламени, несущегося из ниоткуда тебе навстречу в реальном, человеческом времени. Вот как все выглядит. Вот как оно выглядит внутри тебя.
Серия Мау горько рассмеялась.
— Весьма поэтичное описание, — ответила она.
— Загляни в огонь, — приказала математичка.
Она повиновалась. Тракт ревел и вздыхал над нею.
— Нельзя вернуть тебе твое старое тело, — сказала математичка. — Ты жаждешь жизни, но боишься ее. То, что они с тобой сделали, необратимо. Тебе это ясно?
— Да, — прошептала она.
— Отлично. И вот еще кое-что.
В этот миг перед нею словно бы возникли три высоких арочных окна с видами Тракта, прорезанные в стене, укрытой серым атласным занавесом с рюшечками. Ее перенесло в витрину лавки фокусника. В то же время, однако, она осталась внутри бака на борту «Белой кошки».
Эти места, как теперь ясно видела Серия Мау, всегда были одними и теми же. Она видела свой бак, воплощение мечты тринадцатилетки в представлении ЗВК: гроб с золотистыми молдингами в форме эльфов, единорогов и драконов, чьи героические самопожертвования продолжались снова и снова, точно смерть можно обратить, а разорвавшееся сердце — склеить. Крышка гроба была толстая, на шарнирных петлях и открывалась только снаружи, будто ЗВК боялись, что она вылезет наружу; гроб опутывали гроздья трубочек. Она существовала над ним, внутри него и за ним. Она жила в крохотных корабельных камерах наблюдения, что пылинками танцевали в каждом луче света. Под ее взглядом верхняя часть тела доктора Хэндса медленно просунулась в центральное окно. Белая рубашка его была свеженакрахмалена, а темные волосы — набриолинены. Он перегнулся так, чтобы явить ей свое тело как можно полнее, и подмигнул. Но не убрался с поклоном, а перекинул через раму длинную изящную ногу и полез внутрь.
— Нет, — прошептала Серия Мау.
— Да, — сказал он.
Двумя широкими шагами он достиг ее бака и сорвал с него крышку.
— Нет! — взвизгнула она.
Она дергалась и сучила тем, что оставалось от ее тела; жидкость, в которой она покоилась, плотная, инертная и вязкая, призванная абсорбировать воздействие ньютоновских сил, порой влияющих даже на K-рабли, выплеснулась через край гроба на лакированные туфли доктора Хэндса. Тот не обратил внимания. Нагнулся и вытащил ее наружу. Впервые за пятнадцать лет она увидела себя — через микрокамеры. Маленькое, искалеченное, желтоватое создание, чьи конечности согнуты под диковинными углами и от боли, причиняемой потоками воздуха, конвульсивно сгибаются и разгибаются. Она издала вопль ужаса и отчаяния, но получился лишь жалкий хриплый стон. Ее саму и это костлявое создание не соединяла никакая плоть. Губы запали и запеклись, обнажая маленькие ровные зубы. Глаза выглядывали из глазниц, словно бы покрытых дегтем изнутри. В ключевых точках к ее искривленному сколиозом позвоночнику подсоединялись толстые провода, и, увидев их, Серия Мау онемела от омерзения. Ей стало ужасно жалко себя. Она испытала невероятный стыд. Собственно, она главным образом поэтому и сражалась с доктором Хэндсом: ей не хотелось показываться ему. Но, увидев, что он делает, она удвоила усилия.
Он посадил корабль. Он выпустил трап грузового отсека. Он вынесет ее наружу. Ужас пролился на нее светом Тракта Кефаучи. На что она годна без «Белой кошки»? Чем она станет?
— Нет! Нет!
Тракт пульсировал в вышине.
— Тут нет воздуха, — взмолилась она. — Тут же воздуха нет.
Небо полыхало от радиации.
— Нам тут не выжить! Нам тут не выжить!
Но доктора Хэндса это вроде бы не заботило. Выйдя наружу, он стал готовиться к операции. Среди странных низких холмов и погребенных под ними артефактов. Скинул белые перчатки. Закатал рукава. Из его рта и глаз струилась белая пена K-ода, оформляя из пыли необходимые инструменты. Доктор Хэндс поднял голову и вскинул руку ладонью вверх, словно проверяя, не идет ли дождь.
— Этого света хватит! — заключил он.
Серия Мау разрыдалась:
— Я умираю! Откуда ты мне тут новое тело возьмешь?
— Забудь про свое старое тело.
Неслышный рев Тракта вынуждал их перекрикивать друг друга. Потоки частиц трепали фалды его фрака.
