— На прижизненных ранах. Вы что-то говорили о сломанном носе. С ним разобрались. А какие еще?
— Ах, да! — Михаил Георгиевич почесал свой собственный кончик носа и тоже сделал глоток. — Ну, так вот. Другими прижизненными травмами были ссадины на запястьях. Многочисленные такие порезы.
Инихов понимающе выгнул бровь:
— Наручники?
— Скорее, проволока. Может быть, леска. У меня не было времени исследовать раны под микроскопом на предмет наличия в них сторонних частичек, но я бы поставил на проволоку. Конский волос, шелк и другие подобные материалы[119] режут — на приближенный взгляд — немного по-другому.
— Значит, его связали!
— Да. Причем только руки. Ноги оставались свободными, но это ему не помогло. Более того: характер и глубина порезов свидетельствуют о том, что руки Мякинина-младшего были не просто связаны, а связаны за спиной и, ко всему еще, закреплены за что-то, что мешало ему освободиться или хотя бы выбраться из помещения. Он дергал руками вверх-вниз и от себя — к себе, явно надеясь оборвать привязь. Но это у него не получилось. Иначе, вероятно, были бы и другие следы борьбы за жизнь.
Гесс задумчиво пожевал губами и поинтересовался:
— Вы полагаете, что его не только связали, но и привязали к чему-то — например, к решетке, — а после подожгли помещение?
— Не совсем.
— А как?
— Для начала его мощным ударом по лицу вывели из состояния сопротивляться, тогда и сломав ему в первый раз нос: при жизни. Далее ему скрутили руки, а после и закрепили их на чем-то прочном и неподвижном. Но помещение не поджигали. Во всяком случае, то, в которое его поместили: никаких следов ожогов на его теле нет. А вы лучше меня знаете, что если уж пожар охватывает что-то, предугадать его распространение невозможно. Мякинина хотели убить — это факт. Но сжечь — вряд ли. Почему именно так, не спрашивайте, но, возможно, в силу того, что обнаружение полицией обгоревших останков именно на том пепелище в планы убийц не входило. И все же пепелище должно было быть. Я склонен думать, что заперли его в каком-нибудь каменном мешке, в подвале, надежно, с одной стороны, защищенном от огня, а с другой — беспрепятственно заполнявшимся дымом.
— Но ведь прибывшие пожарные, если там действительно был пожар, должны были его обнаружить, хотя бы и в подвале! Как же его труп, да еще и столь обезображенный, оказался в Плюссе? Да и почему, собственно, вы решили, что не в Плюссе-то всё и произошло? И еще один момент…
Можайский, оборвав решительным жестом Гесса и собиравшегося ответить доктора, встал из-за стола и, под изумленными взглядами, выбежал из кабинета, вернувшись, впрочем, обратно уже через несколько секунд с охапкой газет в руках. Это были разные издания за несколько чисел. Буквально расшвыряв их перед сидевшими за столом, он потребовал:
— Ищите! Это здесь точно есть!
Пьяные или нет, но все его поняли без дополнительных пояснений и с каким-то остервенением даже набросились на газеты. Искомое обнаружил поручик.
— Вот оно!
— Ну!
Поручик, волнуясь и сбиваясь, зачитал вслух небольшую заметку:
Ночной пожар взбудоражил жителей деревни Автова Петергофского участка, заставив их покинуть свои дома и сгрудиться у решетки дачи известного в свете барона Кальберга. Запертая на зиму, дача по неустановленной пока причине загорелась во втором этаже около третьего часа. К тому времени, когда подоспел пожарный расчет, пламя уже охватило и весь второй этаж, и чердак. Битва с огнем продолжалась вплоть до утра, но отстоять удалось — отчасти — лишь первый этаж и подвалы…
Поручик выделил особым ударением «подвалы».
… — на каменной кладке от сырости. По слухам, в подвалах этих господин барон хранил изрядную коллекцию лучших заграничных и отечественных вин. Однако о судьбе коллекции, если она и впрямь существовала, нам на данный момент ничего не известно. К счастью, во время пожара никто не пострадал.
Поручик замолчал и опустил газету на стол.
Лицо Чулицкого — вытянувшееся и побледневшее — было настолько мрачным, что вполне могло по этому признаку поспорить с лицом Можайского. Но если Можайский с выражением своего лица поделать ничего не мог, то лицо Чулицкого было живым, что только подчеркивало ту глубину потрясения и унижения, в которую пал начальник сыскной полиции.
Гесс тоже выглядел потрясенным. А вот доктор — напротив — неброско, если можно так выразиться, улыбался: его губы были тронуты чем-то вроде намека на улыбку. По-видимому, самолюбию Михаила Георгиевича очень польстило столь быстро отыскавшееся подтверждение его выводам о каменном подвале.
— И все же, — Вадим Арнольдович заговорил неуверенно, словно на ощупь, словно подбирая слова из невероятного, но совершенно — в массе своей — бесполезного множества. — И все же, господа, я не понимаю: почему именно так? И почему пожарные не обнаружили труп? А вдруг это — совпадение? Вдруг дача сгорела случайно, а в ее подвале и не было Мякинина?
Можайский кивнул на газету:
— Число!
Гесс взял газету, встряхнул растрепанные листы, выискивая первую страницу, и, найдя ее, назвал число.
— Оно еще больше все запутывает.
— Нет. — Михаил Георгиевич быстро перевел взгляд с Можайского на Гесса и обратно. — Наоборот. Оно полностью соответствует результатам вскрытия Мякинина. И вот тут я снова хотел бы, Юрий Михайлович, получить объяснение: как вы до этого додумались? Не говоря уже о причине смерти?
Можайский склонил голову к плечу:
— Что касается причины, то с этим всё просто: попалась мне как-то на глаза брошюра — весьма занимательная, кстати, — о клинической картине последствий отравления дымом. Или угарным газом, если угодно. Мякинин был гол, а погода, температура, стоявшая все эти дни, не способствовала разложению. Состояние кожных покровов, их окраска, если быть точным, уж очень напоминала описание из брошюры. Конечно, это могло быть и совпадением, но как-то слишком кстати это совпадение пришлось. Хотя, положив руку на сердце, выезжая в Плюссу, я и думать не думал, что обнаруженный в ее окрестностях труп может быть как-то связан со столичными пожарами. Нет. Я был уверен, что это — просто очередное преступление. Зверское — да. Непонятное — да. Но не «пожарное». Однако уже на месте меня насторожили многие несоответствия. Во-первых, сама причина смерти: состояние кожных покровов Мякинина, с одной стороны, никак не объяснялось тем, что его забили насмерть, а с другой — объяснилось бы при условии, что его не забивали. Во-вторых, отсутствие крови: если бы Мякинина убили прямо там, да еще и таким страшным способом, всё вокруг, весь снег на многие метры был бы окровавлен. Но ничего подобного не наблюдалось! Почти везде, за исключением совсем незначительных, в общем-то, следов крови подле отсеченной головы, было подозрительно чисто. Значит, Мякинин был уже мертв? Значит, сам труп его доставили откуда-то еще? И вот еще какой момент: изуродовать лицо — это понятно. Но зачем было ноги-руки ломать и, подозреваю, позвоночник?
Инихов, видевший труп собственными глазами, удивился:
— Ноги? Руки? Позвоночник? Я не заметил!
— Доктор?
Михаил Георгиевич, пристально и с уважением глядя на Можайского, ответил, не оборачивая взор на Сергея Ильича:
— Всё верно: и руки, и ноги, и позвоночник у Мякинина сломаны.
И снова вмешался Гесс:
— Но господа! Это все равно не имеет смысла!
— Согласен. — Мрачный Чулицкий Гесса поддержал, но явно из каких-то своих, не связанных с рассуждениями Вадима Арнольдовича, побуждений. — Телеграфный бланк. Сама одежда. К чему все это было оставлять, если душегубы хотели затруднить опознание? И способ убийства: не проще ли человека застрелить, зарезать, дать ему, в конце концов, по голове? К чему такие сложности с отравлением на пожаре? Не спалил же, в самом деле, Кальберг собственную дачу ради настолько… эксцентричного убийства какого-то мальчишки? И как вообще этот мальчишка мог быть связан с пожарами и убийствами, о которых мы теперь толкуем? Извините, Можайский, но это всё — бред какой-то!
— И не только! — Инихов решительно встал на сторону своего начальника и, невольно, на сторону Гесса. — Мякинин-старший! Вы именно его обвинили в убийстве брата, а теперь оказывается, что он и ни при чем? Зачем же он тогда стрелял в нас и покончил с собой? Ерунда какая-то, сплошная путаница!
— А вот и нет!
Все, не исключая и Можайского, с удивлением воззрились на поручика. Любимов был красен, взволнован, но отступать не собирался.
— Да, господа, все становится ясным, если взглянуть на дело немного под другим углом. А именно: с чего это мы вдруг решили, — это «мы», объединившее всех присутствующих, оказалось ловким демагогическим ходом. И хотя поручик сделал его не вполне осознанно, эффект от этого не уменьшился: разделившиеся было на два, а то и на три недружественных лагеря полицейские снова осознали, что находятся в одной лодке. — Почему это мы вдруг решили, что убийца или убийцы Мякинина — те же самые люди, что стоят за пожарами? Откуда следует то, что Кальберг и какие-то неизвестные, с одной стороны, и тот же Мякинин-старший находятся или находились на одной стороне?
