Лашков, приехав в Томск, встретился с Зайковым и узнал от него, что «старец был глуховат на одно ухо, потому говорил немного наклонившись (вспомним, что и Александр был с юности глуховат на одно ухо, получив травму при учебных артиллерийских стрельбах). При нас во время разговора он или ходил по келье, заложив пальцы правой руки за пояс, или стоял прямо, повернувшись спиной к окошку… Во время разговоров обсуждались всевозможные вопросы: государственные, политические и общественные. Говорили иногда на иностранных языках и разбирали такие вопросы и реформы, как всеобщая воинская повинность, освобождение крестьян, война 1812 года, причем старец обнаруживал такое знание этих событий, что сразу было видно, что он был одним из главных действующих лиц».
Известный томский краевед И. Г. Чистяков, близко знавший Федора Кузьмича, писал, что он хорошо владел иностранными языками, хорошо знал современные политические события и высшее общество: «Рассказывая крестьянам или своим посетителям о военных походах, особенно о событиях 1812 года, он как бы перерождался: глаза его начинали гореть ярким блеском, и он весь оживал… Например, рассказывал он о том, что, когда Александр I в 1814 году въезжал в Париж, под ноги его лошади постилали шелковые платки и материи, а дамы бросали на дорогу цветы и букеты; что Александру это было очень приятно; во время этого въезда граф Меттерних ехал справа от Александра и имел под собой на седле подушку».
Имеется и немало других свидетельств, подобных вышеприведенным.
8 конце 1863 года силы стали покидать старца, которому, по его словам, шел уже 87-й год. (Вспомним, что Александр родился в 1777 году — и здесь возраст и того и другого совпадает.)
Девятнадцатого января 1864 года С. Ф. Хромов зашел в избушку к Федору Кузьмичу и, помолившись, сказал, встав перед больным на колени:
— Благослови меня, батюшка, спросить тебя об одном важном деле.
— Говори, Бог тебя благословит.
— Есть молва, что ты, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?
— Чудны дела твои, Господи. Нет тайны, которая бы не открылась, — ответил Федор Кузьмич и замолк.
На следующий день старец сказал Хромову:
— Панок, хотя ты знаешь, кто я, но, когда я умру, не величь меня, схорони просто.
Федор Кузьмич скончался в своей избушке, находившейся возле дома С. Ф. Хромова, в 8 часов 45 минут вечера 20 января 1864 года.
Его похоронили на кладбище томского Алексеевского мужского монастыря.
На кресте была выбита надпись: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года».
По-видимому, усмотрев намек на Александра I в словах: «Великого Благословенного», томский губернатор Мерцалов велел два этих слова замазать белой краской…
Свидетели жизни старца в Сибири добавляют, что Федор Кузьмич был необыкновенно чистоплотен, ежедневно менял чулки и имел всегда очень тонкие носовые платки. Иногда замечали, что, оставаясь один и не подозревая, что за ним следят или же наблюдают, он ходил четким военным шагом, отбивая такт и отмахивая рукой…
Все это я представляю на суд читателей, в ожидании того, что, может быть, вскоре мы узнаем и еще кое-что иное об Александре I и старце Федоре Кузьмиче…
Новелла 14
«Вступаю на престол
ценою крови моих подданных…»
Теперь нам предстоит возвратиться на четыре десятилетия назад, в конец 1825 года, когда закончилось короткое, но бурное междуцарствие Константина и Николая, когда в очередной раз качнулся, но тут же снова твердо и прочно стал государев престол и одиннадцатый российский император начал готовиться к очередной коронации и восхождению на прародительский российский трон.
…Двадцать седьмого ноября 1825 года великий князь Николай Павлович, получив извещение о смерти Александра, созвал Государственный совет, который решил, что престол должен перейти к Константину. И Николай, первым из присутствующих, принес присягу Константину, а на следующий день был издан указ о повсеместной присяге новому императору. Однако Константин решительно отказался от престола, заявив, что императором он признает Николая и присягает ему на верность.
Пока курьеры носились между Варшавой и Петербургом, отношение к происшедшему было неоднозначным — Москва 30 ноября присягнула Константину, а в Петербурге дело отложили до 14 декабря. По-разному восприняли вопрос о престолонаследии и в провинции.
Двенадцатого декабря Николай получил от Дибича письмо из Таганрога, где подробно рассказывалось о заговоре в армии и созданных там тайных обществах. Отношение Николая к этому сообщению оказалось диаметрально противоположным тому, какое проявил Александр в аналогичной ситуации тремя годами раньше.
Ко всему прочему, в этот же самый день к Николаю явился поручик лейб-гвардии Егерского полка Л. И. Ростовцев и предупредил о готовящемся вооруженном выступлении в столице, не называя, правда, имен заговорщиков.
Николай немедленно познакомил со всем этим Санкт-Петербургского военного губернатора Милорадовича, начальника штаба гвардейского корпуса Бенкендорфа и князя А. Н. Голицына, одного из трех доверенных лиц покойного императора, посвященного в тайну пакета, хранящегося в алтаре Успенского собора и заключающего в себе завещание Александра о престолонаследии.
Как только совещание закончилось, из Варшавы прибыл курьер с письмом от Константина об окончательном отказе от трона.
На следующий день, 13 декабря, был составлен манифест о вступлении на престол Николая I. В манифесте, датированном 12 декабря, приводились и основания этого решения — воля Александра, высказанная и зафиксированная им в октябре 1823 года в вышеупомянутом письме, оставленном в Успенском соборе. Кроме того, сообщалось и о ряде писем Константина, Николая, о грамотах Александра и Константина, где наследником престола признавался Николай, а цесаревичем — его старший сын Александр.
О том, что Александр стал цесаревичем, сообщил семилетнему мальчику флигель-адъютант Николая А. П. Кавелин. Лейб-медик Мердер, присутствовавший при этом, вспоминал, что, когда Кавелин зачитал Александру официальный текст манифеста, впечатлительный В сентиментальный мальчик заплакал.
Присяга Николаю началась утром 14 декабря. В семь часов утра присягнули Сенат и Синод, а чуть позже начали приводить к присяге и полки Петербургского гарнизона. Этим-то и воспользовались члены тайных революционных организаций и объявили верность ранее принесенной присяге — государю императору Константину Павловичу, а обнародованный Манифест от 12 декабря — противозаконным.
Первым вышел из казарм лейб-гвардии Московский полк, а следом за ним — лейб-гвардии Гренадерский; чуть позже — часть Морского гвардейского экипажа. Все эти войска сошлись на Сенатской площади, и к ним примкнули офицеры некоторых других полков, а также немало сочувствовавших штатских.
Узнав о начале мятежа, Николай и Александра Федоровна уединились в церкви Зимнего дворца в там, стоя на коленях у алтаря, поклялись умереть на троне. Николай говорил потом, что он примирился с мыслью о возможной скорой смерти, но высшее внушение говорило ему, что у него нет права оставить престол — так, во всяком случае, рассказывал царь писателю и путешественнику маркизу де Кюстину в 1839 году.
Николай, выйдя из церкви, оставил Александру Федоровну в глубине дворца, а сам возглавил действия по подавлению мятежа, быстро и энергично мобилизовав почти все другие воинские части столичного гарнизона. Пока мятежники неподвижно стояли, выстроившись в каре, Николай сосредоточивал против них и конницу, и артиллерию, послав сначала на уговоры любимца солдат, соратника Суворова и Кутузова храбреца Милорадовича. Опасаясь, что он может увлечь солдат за собой, отставной поручик П. Г. Каховский, пришедший на площадь с Гвардейским экипажем, смертельно ранил Милорадовича и вслед за тем — командира гренадерского полка полковника Стюрлера. Когда Милорадовича отнесли в подъезд одного из домов, он спросил хирурга, вынувшего из его тела пулю: «Ну что? Пистолетная или ружейная?» И когда хирург ответил: «Пистолетная», Милорадович улыбнулся, довольный: «Я так и знал — солдат не стал бы стрелять в меня». Умирая, Милорадович велел всех своих крестьян отпустить на волю.
Не поддались мятежники и на уговоры митрополита Серафима. Тогда в три часа дня Николай бросил в атаку конную гвардию и кавалергардов, но из-за сильной гололедицы и встречного ружейного огня кавалеристы успеха не добились. Перелом в ход сражения принесла артиллерия — четыре орудия, открыв огонь картечью, пробили в каре бреши, расстроив ряды восставших, бросившихся бежать по невскому льду. По бежавшим открыли ружейный огонь и начали бить по льду ядрами. Сохранились свидетельства, что к одному из последних полков, все еще неподвижно стоявших на площади, выехал Николай и крикнул: «На колени!» Солдаты повиновались, и тогда царь дал им команду вернуться в казармы.
