В тот же самый день, когда траурный кортеж двинулся в путь, восстал Черниговский полк, поднятый С. И. Муравьевым-Апостолом и его единомышленниками. И в то время, как мертвого императора везли в Петербург, в окрестностях Василькова и Белой Церкви последним эхом Сенатской площади раскатывалась артиллерийская канонада карательных полков правительственных войск.
А здесь, в Екатеринославской губернии, откуда двинулся траурный кортеж, было тихо, и к дороге, по которой везли гроб, сходились со всех сторон люди всяческих состояний и званий, а на границы девяти губерний — Екатеринославской, Слободско-Украинской, Курской, Орловской, Тульской, Московской, Тверской, Новгородской и Санкт-Петербургской — выходили гражданские, военные и духовные власти и делегации всех сословий.
Третьего февраля 1826 года гроб с телом Александра привезли в Москву и поставили в Кремле, в Архангельском соборе, среди гробниц русских царей. Кремлевские ворота были заперты и охранялись артиллерией, так как отголоски недавних событий в Петербурге и под Белой Церковью все еще вынуждали власти к сугубой осторожности.
По пути из Москвы в Петербург гроб несколько раз вскрывали, проверяя сохранность тела.
В Тосно, на последней остановке перед Царским Селом, траурный кортеж встретила Мария Федоровна, и при ней гроб был вскрыт еще раз. Увидев Александра, она громко воскликнула: «Да, это мой сын!» То же самое она повторила, когда гроб был вскрыт в последний раз, I марта, уже в Царском Селе, при всех членах императорской фамилии. Эти возгласы, казалось, были предназначены для того, чтобы убедить присутствующих, что в гробу лежит именно Александр, а не кто-то другой.
Шестого марта гроб перевезли в Казанский собор и оставили его закрытым еще на неделю для прощания с народом.
И лишь 13 марта 1826 года, через два с половиной месяца после кончины, тело Александра было погребено в Петропавловском соборе.
* * *
Проболев в Таганроге после смерти Александра еще пять с половиной месяцев, Елизавета Алексеевна в конце апреля решила ехать в Петербург. Оттуда навстречу выехала мать Александра — Мария Федоровна. Она доехала до Калуги и остановилась, ожидая там свою больную невестку.
А Елизавете Алексеевне в дороге становилось все хуже и хуже.
Четвертого мая 1826 года, остановившись в Белеве, в девяноста верстах от Калуги, она умерла, пережив своего мужа менее чем на полгода…
Новелла 13
Нераскрытая тайна Александра Павловича — Федор Кузьмич
В русской истории, очень богатой нераскрытыми тайнами, есть одна из самых загадочных — это тайна смерти Александра I. Ходили многочисленные слухи и рассказы о том, что Александр не умер в Таганроге, а выздоровел. Приказав положить в гроб вместо себя другого человека, сам отправился в неизвестные края, явившись потом в Пермской губернии под видом бродяги, не помнящего родства.
Однако, прежде чем перейти к пересказу того, что называли «легендой о старце Феодоре Козьмиче», или, вроде, «Федоре Кузьмиче», необходимо еще раз обратиться к эпизодам уже нам знакомым и осветить обстоятельства болезни и смерти императора с точки зрения сторонников версии, что император Александр I и бродяга Федор Кузьмич — один и тот же человек.
Первое, на что обращают они внимание, это — на стойкое, проходящее через всю жизнь Александра желание отказаться от престола. Они выстраивают в один ряд его откровения Лагарпу, когда еще совсем молодым Александр заявлял о желании жить с ним рядом в Швейцарии, затем вспоминают о письме девятнадцатилетнего Александра к другу юности В. П. Кочубею, где он 10 мая 1796 года писал: «Я знаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом… Я обсудил этот предмет со всех сторон. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения (поселиться с женой на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастье в обществе друзей и изучении природы».
Кроме того, в одном ряду с письмом к Кочубею вспоминают и высказанное им как-то в молодости пожелание уехать от двора, хотя бы и в Америку.
Затем выстраивают целую цепь случаев, когда речь шла уже об отказе от наследования трона, после того, как августейшая бабка Екатерина хотела возвести внука на престол, минуя собственного сына Павла Петровича.
Вспоминают и о том, что Александр посвятил отца в это намерение Екатерины, доказав тем самым искренность своего отказа. Приводят его высказывание о невозможности править страной, если на это нет сил, произнесенное в Киеве 8 сентября 1817 года; намерение передать трон брату Николаю, высказанное после маневров в Красном Селе летом 1819 года; разговор с Константином Павловичем в Варшаве осенью того же года, когда Александр заявил, что твердо «намерен абдикировать»; и признание в том же самом Вильгельму Оранскому весной 1825 года.
Таким образом, вырисовывается довольно длинный ряд неоднократных и убедительных свидетельств разных лиц о намерении Александра еще при жизни оставить престол.
Одно из подтверждений такого намерения, выходящее за рамки 1825 года, не было еще приведено: речь идет о дневниковой записи жены Николая I — императрицы Александры Федоровны.
Пятнадцатого августа 1826 года, когда Александра Федоровна и Николай находились в Москве по случаю их коронации и восшествия на престол, новопомазанная императрица записала в тот самый высокоторжественный день: «Наверно, при виде народа я буду думать и о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, сказал; «Как я буду радоваться, когда увижу вас проезжающими мимо меня и я, потерянный в толпе, буду кричать вам «Ура!».
Последний эпизод подтверждает то, что у Александра было намерение, уйдя от власти при жизни, затем спрятаться среди пятидесяти миллионов своих прежних подданных и со стороны наблюдать за ходом событий.
Сторонники правдивости версии о идентичности Александра и Федора Кузьмича выдвигают идею, что вместо Александра в гроб был положен другой человек. Они придерживаются трех вариантов: 1) это был фельдъегерь Масков, умерший не сразу — 3 ноября, а накануне 19-го, после чего был положен в постель выздоровевшего Александра и был выдан за якобы умершего императора; 2) это был забитый шпицрутенами солдат, похожий на Александра (такой точки зрения придерживался Л. Н. Толстой в незавершенной повести «Посмертные записки старца Федора Кузьмича»), и 3) за усопшего царя был выдан скончавшийся от болезни солдат из таганрогского гарнизона. Сторонники этой версии приводят воспоминания и рассказы доктора Тарасова.
В отличие от первого лейб-медика Василия Яковлевича Виллие — опытного врача и не менее опытного царедворца, Дмитрий Клементьевич Тарасов вторым достоинством не обладал. Он был сыном бедного священника, и только случай сделал его царским лейб-хирургом.
Тарасов находился у постели Александра пять последних суток — с 14 по 19 ноября 1825 года.
В своих «Воспоминаниях» Тарасов резко расходится со всеми другими очевидцами смерти Александра, утверждая, что еще за час до кончины он был в сознании и умирал спокойным и умиротворенным.
Когда же врачи, вскрывавшие тело Александра, подписали об этом соответствующий акт, Тарасов его не подписал, а подпись его была подделана.
Дальше — больше: когда князь Волконский попросил Тарасова бальзамировать тело, он отказался, мотивируя свое несогласие тем, что всегда испытывал к государю «сыновнее чувство и благоговение». Затем Тарасов сопровождал гроб Александра из Таганрога в Петербург, весле чего остался служить придворным врачом. А дальше мы расскажем о том, что произошло после официальных похорон императора.
В бытность Тарасова в Царском Селе к нему иногда приезжал его племянник — воспитанник Петербургского Императорского училища правоведения, ставший затем профессором Московского университета.
Профессор Иван Трофимович Тарасов оставил воспоминания о том, что его дядя, касаясь Александра I, всегда говорил: «Это был святой человек» или: «Это был человек святой жизни».
Доктор Тарасов охотно рассказывал об Александре, но никогда ни слова не произнес о его кончине. Как только распространилась весть о старце Федоре Кузьмиче, то он и здесь всячески избегал каких бы то ни было разговоров.
И. Т. Тарасов утверждал, что его дядя, несмотря на то, что был глубоко религиозен, никогда не служил панихиды по Александру. И лишь в 1864 году, когда до Петербурга дошла весть о смерти Федора Кузьмича, доктор Тарасов стал служить панихиды, однако делал это тайно.
Его племянник узнал об этом не от дяди, а от его кучера. Кроме того, он узнал, что эти панихиды доктор Тарасов служил где угодно — в Исаакиевском и в Казанском соборах, в приходских церквах, но никогда — в Петропавловском соборе, где находилась официальная могила Александра.
