В своих работах по музыке представитель Франкфуртской школы Теодор Адорно, философ и музыковед, радикально противопоставлял искусство (являющееся трансцендентным, с точки зрения Канта) и продукт массового потребления, мотор капиталистической экономики, в который искусство постепенно превращается. Техническая воспроизводимость Беньямина для Адорно приобретает более глобальное значение: важна не столько утрата ауры, сколько то, что техника превращает искусство в объект капиталистической экономики, товар, обмениваемый на рынке, к которому применимы все основные законы утилитарной экономики.
В 1947 г. критические взгляды Адорно будут высказаны им совместно с другим представителем франкфуртского института, Максом Хоркхаймером, в книге «Диалектика Просвещения», в главе «Культуриндустрия».[230] Немецкие философы негативно отзываются о новом продукте, который в результате коммодификации искусства, то есть его превращения в рыночно обмениваемое благо и подчинения утилитарным законам экономики, становится стандартным, массовым и характеризуется небольшим сроком жизни. Однако культурная индустрия является не только экономической трансформацией искусства. Становясь товаром и утрачивая для ценителей атрибуты неповторимости художественной деятельности, искусство в этом случае производит массовое, гомогенное сознание, способствуя отчуждению рабочих в буржуазном обществе от результатов их труда. С этой точки зрения, как замечают Адорно и Хоркхаймер, культурная индустрия тоталитарна, так как является агентом на службе доминирующего класса. Грубо говоря, если рабочий, целый день трудившийся на заводе, а следовательно, по Марксу, приносивший капиталисту прибавочную стоимость своего труда, после работы пошел в кино и заплатил за входной билет деньги, то они пошли в карман такому же капиталисту, который использует труд таких же «рабочих» творческой индустрии с тем, чтобы получить прибавочную стоимость.
Если для Беньямина основным рассматриваемым видом воспроизводимого искусства было кино, то Адорно и Хоркхаймер уделяют большее внимание музыке (что понятно, учитывая основной профиль Адорно – музыковедение). Интересно, что для Адорно воспроизводимость и коммерциализация выражаются не только в технической тиражируемости искусства. Для него имеет значение и специфика исполнения музыки. Так, Адорно называет воспроизводимым искусством джаз, потому что это музыкальное направление активно использует импровизацию, которая на самом деле является методом обновления репертуара: в капитализме продукты должны быть стандартны, не сильно отличаться друг от друга, но, немного отличаясь друг от друга, поддерживать постоянную иллюзию новизны, что подстегивает потребительский спрос. Джаз с его минимальными вложениями в исполнение (достаточно наличия двух-трех музыкальных инструментов) и импровизациями, с агрессивным исполнением во многих общественных местах был, по мнению авторов «Культуриндустрии», ярким примером индустриализации культуры.
После прихода Гитлера к власти в Германии Институт социальных исследований был перемещен в другие страны, такие как Великобритания, Голландия, но большинство его сотрудников осели в США. Приехав в США, Адорно откликнулся на предложение Пола Лазарсфельда сотрудничать с его проектом исследования радио в Принстонском университете. Лазарсфельд возлагал на это сотрудничество большие надежды, желая совместить европейскую теорию и американский эмпирический подход. Из этого сотрудничества ничего не получилось, но приверженность Адорно идеалам критической теории укрепилась. Адорно относительно скоро прекратил сотрудничество с Лазарсфельдом и покинул проект, отказавшись «измерять культуру», которую, с его точки зрения, невозможно анализировать через данные о величине аудитории, ибо это замыкает культуру в рамках чисто коммерческой модели массмедиа, следовательно не позволяет ученому мыслить за пределами такой модели.
Важно понимать, откуда все-таки возникает такое специфическое видение искусства, которое предлагают представители Франкфуртской школы. Для них искусство воплощается, как и во всей критической теории, в независимости автора, то есть неподчинении его тем или иным системам общественных отношений. Доиндустриальное искусство обеспечивало независимость автора от публики. Автор в определенной мере поддерживался меценатами или творил самостоятельно, что позволяло ему не подстраиваться под интересы аудитории, а, наоборот, предлагать этой аудитории нечто абсолютно индивидуальное. Сама же культурная практика была уделом ценителей искусства, которые собирали коллекции не для того, чтобы зарабатывать деньги, а для того, чтобы сохранять произведения искусства. В новой индустриальной модели отношений автор произведения становится зависимым от массовой аудитории, а следовательно, начинает создавать такие произведения, которые способствуют коммерческому успеху, то есть в той или иной мере воспроизводят актуальные общественные отношения, а отнюдь не собственные мечты и помыслы о чем-то новом и идеальном.
Работы Адорно и Хоркхаймера, как и Беньямина, заложили философский фундамент не только для более поздних исследований представителей Франкфуртской школы, которых в первую очередь интересовала проблематика капиталистического социального контроля, но и для сторонников так называемой французской политической экономии массовых коммуникаций 1970-х годов, которая более подробно изучала логику функционирования не единственной культурной индустрии, а культурных индустрий, во множественном числе.
§ 3. Теории технической рациональности и одномерного человека Герберта Маркузе
Более поздние представители Франкфуртской школы, вполне в духе наследия культуриндустрии, критикуют социальный контроль в капиталистическом обществе и коммуникативные составляющие этого контроля. У Г. Маркузе медиа, в результате рационализации общества, становятся агентами навязывания ложных потребностей. Для Ю. Хабермаса значение имеет создание при помощи медиа иллюзии дебатов, которые на самом деле отсутствуют, что разрушает политическую подотчетность власти и роль всей коммуникативной сферы в обществе, или публичной сферы, как ее называет Хабермас.
Работа Герберта Маркузе «One-Dimensional Man» («Одномерный человек») развивает критические взгляды Т. Адорно и М. Хоркхаймера.[231] Споря с традиционной точкой зрения, согласно которой техника освобождает человека, он утверждает, что такие особенности капиталистического сознания, как массовое использование техники, рационализация науки и экономики, привели к потере человеком его многомерности и превращению его в «рационального индивида». Такого человека, основной задачей которого является «рациональное действие», Маркузе называет одномерным (one-dimensional). В результате вне зависимости от потребительской способности, уровня доходов и проч. человек подчиняет свою жизнь рациональному планированию. Капиталистические отношения, кредиты, страховые компании, банки – все это становится компонентами единой системы рационального порабощения индивида, его «заковывания» в кандалы: «В развитой индустриальной цивилизации царит комфортабельная, покойная, умеренная, демократическая несвобода, свидетельство технического прогресса».[232]
В условиях повышающегося рационального уровня жизни неподчинение системе кажется социально бессмысленным и приводит к утрате современным обществом критики, основ критического мышления, а также к разрушению модели столкновения классовых интересов. Этот механизм действует, согласно Маркузе, через навязывание истинных и ложных потребностей, в чем существенную роль играют медиа: «Именно формирование ложных, репрессивных потребностей, привязывающих индивида к современному обществу, а не репрессия, не подавление потребностей большинства, как это было раньше, становится основой саморегулирования современной индустриальной цивилизации».[233]
Мысль о том, что репрессивные методы замещаются методами коммуникативного манипулирования, возникает у Маркузе почти одновременно со многими другими исследователями, которые отдают коммуникациям существенную роль в процессе реализации власти. Так, например, французский философ-неомарксист Луи Альтюссер пишет о том, что в современных обществах аппараты прямого насилия были заменены идеологическими аппаратами (этот термин Альтюссера станет устоявшимся),[234] к которым относятся школы, церковь, средства массовой коммуникации, культурные отрасли и др. Речь идет о том, что в современном обществе с помощью коммуникаций создается механизм согласия, поэтому нет никакой необходимости использовать прямое принуждение. То же соображение о поддержании абсолютной власти (гегемонии) есть и у А. Грамши.[235] Отчасти этой же идеи придерживается Ги Дебор в «Обществе спектакля», где обосновывает то, что медиа создают в обществе спектакль, который способствует сложившимся отношениям доминирования.[236]
