Она переходила изъ рукъ въ руки, танцовала развязно, перекидывалась словами, на разныхъ, мнѣ незнакомыхъ, языкахъ и восхищала всѣхъ. Какимъ мелкимъ и ничтожнымъ мальчишкой казался возлѣ нея ея юный чахоточный супругъ съ непомѣрно-горбатымъ носомъ! Я не спускалъ съ нея изумленныхъ взоровъ впродолженіе нѣсколькихъ часовъ; я былъ очарованъ этимъ явленіемъ. Неужели она еврейка? вопрошалъ я себя въ сотый разъ.
Мать моя прямо и открыто не хотѣла признавать ее за еврейку; она считала ее позоромъ для еврейской націи.
— Еслибы она меня озолотила, я не взяла бы ее въ жены моему сыну, негодовала моя мать. — Помилуйте, это стыдъ и страмъ, собственные волосы носить, да еще выставляетъ ихъ напоказъ: «на, молъ, смотри, кто хочетъ, на эту гадость». А шею, шею-то какъ обнажаетъ, почти до… И мать отплевывалась, не докончивъ фразы.
На этомъ пунктѣ я не сходился съ матерью. Съ какимъ нетерпѣніемъ, сидя въ конторѣ у окна надъ своей сухою работою, я выжидалъ ея появленія. А появлялась она очень часто, то усаживаясь, блестящая и нарядная, съ своимъ ненавистнымъ мнѣ мужемъ въ щегольской экипажъ, то отправляясь съ нимъ подъ руку, то проскакивая амазонкой на богатой лошади. Я обожалъ эту женщину, я боготворилъ ее; это была первая сознательная любовь моей юности, первый пылъ моего горячаго сердца, первый порывъ въ жизни; я любилъ безъ всякихъ земныхъ помышленій, безъ цѣли и стремленія, и не чувствовалъ даже потребности приблизиться въ ней. Я былъ радъ, что она меня не замѣчаетъ; я готовъ былъ ей молиться; это была самая высокая моя любовь и самая безнадежная. Я съ Хайкелемъ былъ совершенно откровененъ, я сообщалъ ему малѣйшій полетъ моего воображенія. Онъ всегда зналъ состояніе моей безхитростной души и никогда не измѣнялъ мнѣ. Я не скрылъ отъ него, до какой степени она волнуетъ меня и поглощаетъ всѣ мои помысли. Мнѣ было отрадно говорить съ кѣмъ-нибудь о ней, произносить ея имя.
— Эй, братъ, сказалъ онъ мнѣ однажды — больно часто началъ ты задумываться; тебя женить придется.
Я пропустилъ эту шутку мимо ушей. Но съ тѣхъ поръ, отношенія моей матери ко мнѣ сдѣлались скрытнѣе и таинственнѣе обыкновеннаго. Она часто, по цѣлымъ часамъ, перешоптывалась съ Хайвелемъ и съ какими-то незнакомыми мнѣ евреями подозрительнаго вида. Я хотя и замѣчалъ, что вокругъ меня происходитъ что-то необыкновенное, но мой внутренній міръ былъ такъ переполненъ собственнымъ содержаніемъ, что въ немъ не оставалось ни малѣйшаго уголка для воспринятія чего нибудь новаго, неимѣющаго отношенія къ тому, что меня цѣликомъ поглощало. Единственный разъ я какъ-то, вскользь, спросилъ Хайкеля:
— О чемъ ты тамъ перешоптываешься съ матерью?
— Это до тебя не касается. Дѣла ломаемъ.
Чрезъ нѣкоторое время, я нечаянно подслушалъ разговоръ моихъ родителей, который вполнѣ объяснилъ мнѣ, какого рода дѣла ломаются на мой счетъ.
— Приходилъ шадхенъ (сватъ)? спросилъ отецъ, зѣвая.
— Какъ же. Сидѣлъ болѣе двухъ часовъ, ожидая тебя, но ты, благодаря своимъ милымъ бочкамъ, забываешь о цѣломъ мірѣ и о своемъ семействѣ.
— Бочки, бочки! Бочки хлѣбъ тебѣ даютъ!
— Но вѣдь и о сынѣ подумать нужно.
— Ты, благодаря Бога, думаешь у меня за двоихъ.
— Еслибы я на тебя понадѣялась, то и Сара просидѣла бы въ дѣвкахъ до сѣдыхъ косъ.
— Ну, сынъ — не дочь. По моему, торопиться нечего.
— У тебя одно на языкѣ: «не торопись, не спѣши», а чего ждать?
— А чего спѣшить?
— Ты слѣпъ; не видишь, что мальчикъ совершенно созрѣлъ и развился; у него обнаруживаются помыслы не дѣтскіе; того и гляди, бросится въ развратъ, какъ откупной финтикъ Кондрашка.
— Ты всегда видишь то, чего никто не видитъ.
— А я тебѣ скажу вотъ что: ты колпакъ, и больше ничего!
— Ну, это я въ сотый разъ слышу. — Ты скажи что нибудь поновѣе.
— А вотъ что поновѣе. Шадхенъ прочиталъ мнѣ письмо изъ Л. Всѣ условія улажены. Приданаго за дѣвицей триста: половина къ вѣнцу, а половина потомъ, подъ вексель.
— Больно мало…
— А ты и этого не даешь; чего чванишься! Харчи дѣтямъ — три года, а мы — два года.
— Ну, на это я совсѣмъ несогласенъ; если ужъ женить мальчика, то, по крайней мѣрѣ, обузы на себя не брать, а то еще невѣстку къ себѣ въ домъ, а тамъ вѣчные крики и ссоры.
— Этого не бойся! Нашъ Сруль не глупецъ какой; въ три года самъ на ноги подымется, безъ насъ обойдется. Онъ и теперь могъ бы достать мѣсто въ любомъ откупѣ.
— Что еще?
— Гардеробъ невѣстѣ — приличный…
— Приличный… Опредѣлить бы нужно.
— Это ужъ оставь мнѣ; съ матерью невѣсты сама улажу. Невѣстѣ до свадьбы подарковъ выслать нужно.
— А именно?
— Два шнурка жемчуга…
— Ну, жемчуга мои бочки не даютъ.
— Не безпокойся, я свой отдамъ. Потомъ, шаль, серьги…
— А гдѣ ихъ взять?
— Купимъ въ долгъ.
— А платить изъ чего прикажешь!
— Надарятъ же на свадьбѣ сколько нибудь денегъ дѣтямъ, мы этимъ и уплатимъ.
— Хитро.
Мать засмѣялась.
— Не мѣшало бы посмотрѣть невѣсту; можетъ, безносая хакая.
— Она красивая дѣвка, я тебѣ говорю. Что, я врагъ своему сыну, что ли?
— Понравится ли еще нашъ сынъ?
— Что? Нашъ сынъ понравится ли имъ? Свиньи этакія, они посмѣютъ брезгать моимъ сыномъ?
— Кто знаетъ? можетъ, и посмѣютъ.
— Въ ноги пусть кланяются, что я не брезгаю ими, паршивыми. Мой родъ — и ихъ родъ!.. Еслибы не горькія наши обстоятельства, да бѣдность… О-о-охъ!
Мать глубоко вздохнула.
— Когда же это уладится окончательно? спросилъ отецъ.
— А вотъ, я велѣла написать въ Л., что если желаютъ кончить дѣло, то пусть выѣдутъ съ дочерью на половину дороги въ М., а мы пріѣдемъ туда съ сыномъ.
— Развѣ я могу уѣхать отсюда?
— Ну, не поѣдешь, сама поѣду съ сыномъ.
— Да ты бы прежде поговорила съ Срулемъ!
— Что? согласія спрашивать? Это что за новые порядки!
— Но вѣдь можетъ же ему дѣвка не понравиться. Не тебѣ жить съ нею, а ему.
— Я въ красотѣ и благонравьи больше толку знаю, чѣмъ онъ. Если мнѣ понравится, то уже и ему…
— Да вѣдь вкусы различные бываютъ. Ты вѣдь вотъ черна и некрасива, а мнѣ дураку понравилась; можетъ же случиться и наоборотъ.
Раздался мягкій ударъ по нѣжному тѣлу. Отецъ заигрывалъ съ матерью.
— Перестань дурачиться… Если смотрѣть на его вкусъ, то подавай ему, пожалуй, такую, какъ невѣстка откупщика.
— Губа не дура. Она мнѣ тоже…
— Нравится? Что тамъ можетъ нравиться? бѣла какъ сырая булка, волосы рыжіе, тонка какъ щепка, а безстыдная… тьфу!
«Такъ вотъ что затѣваютъ на мой счетъ?» подумалъ я. «Меня спрашивать нечего? такъ наперекоръ же имъ, не хочу и
