не поѣду». Я дулся цѣлый день на мать, но она этого не замѣчала. Въ этотъ день она шепталась съ Хайкелемъ дольше обыкновеннаго. Улучивъ удобную минуту, я грозно сказалъ Хайкелю, желая сорвать на немъ досаду:
— Такъ вотъ ты какой другъ! Ты знаешь, что происходитъ у васъ въ домѣ, а мнѣ ни слова не говоришь? Ты самъ, можетъ быть, сводишь, чтобы сорвать десять рублей за сватовство, а потомъ нализаться на моей проклятой свадьбѣ?
— Ты угадалъ, осленокъ, имѣю это намѣреніе; а намѣреніе это я имѣю не для того, чтобы заработать десять рублей, — я плевать хочу на деньги — а для твоей же пользы.
— Хороша польза! Ты самъ тысячу разъ проклиналъ евреевъ за то, что они такъ рано вступаютъ въ бракъ.
— Проклиналъ и проклинать буду до тѣхъ поръ, пока большинство еврейскаго общества не образумится и не станетъ воспитывать своихъ дѣтей почеловѣчески. Тогда и ранніе браки будутъ невозможны. Но ты и твои родители принадлежите уже къ отсталымъ; тебѣ уже новой дороги нѣтъ, а потому иди по старой и не барахтайся. Кто залѣзъ въ болото и не можетъ выкарабкаться, тотъ, по крайней мѣрѣ, долженъ улечься въ немъ какъ можно удобнѣе.
— Какія же тутъ удобства?
— Жена… Женщина есть уже сама по себѣ удобство, весело отвѣтилъ Хайклъ, мигнувъ правымъ глазомъ. — А свобода? что это одно стоитъ? Ты самъ себѣ господинъ; дѣлай что хочешь, читай все, что тебѣ нравится, или куда тебѣ угодно. Пріятно развѣ быть всегда на веревочкѣ у матери?
Хайклъ, къ моему несчастью, былъ замѣчательный софистъ, и обладалъ вполнѣ даромъ слова. Если онъ брался доказать что нибудь, то умѣлъ представлять предметы съ такихъ сторонъ, съ такихъ новыхъ точекъ зрѣнія, что дѣло выходило ясно, какъ дважды-два-четыре.
— Эхъ, братъ, заключилъ онъ свою рѣчь — ты вотъ все сидишь надувшись, какъ индюкъ на сѣдалѣ, а чего ты дуешься? Влюбленъ въ эту сырую булку, какъ мать твоя ее называетъ? Какъ бы не такъ! Природа, братъ, въ тебѣ проснулась — вотъ что.
Чрезъ мѣсяцъ, послѣ описаннаго разговора, я съѣхался съ моей невѣстой. Именно съѣхался, а не сошелся, потому что сдѣлавшись женихомъ и проживши цѣлыхъ два дня подъ одной кровлей съ будущей спутницей моей жизни, я не сказалъ съ ней двухъ словъ, даже не смотрѣлъ на нее прямо, а какъ-то украдкой, искоса. Мнѣ было такъ стыдно!
Когда мы пріѣхали въ М. (съ нами былъ Хайклъ и шадхенъ) и остановились въ единственномъ еврейскомъ постояломъ дворѣ, ворота котораго украшались ворохомъ сѣна, вмѣсто вывѣски, мы уже застали тамъ невѣсту и ея родителей. Изъ трехъ комнатъ, предназначенныхъ къ услугамъ проѣзжающихъ, гости, прибывшіе до насъ, заняли двѣ, а потому въ нашемъ распоряженіи осталась только одна, и та тѣсная, грязная, почти безъ мебёли и тюфяковъ. Переступая порогъ нашей комнаты, я дрожалъ и волновался, какъ будто ожидалъ какого-то страшнаго скандала. Къ моему счастію, никто изъ пріѣхавшихъ не встрѣтилъ насъ. Дверь между нашей комнатою и жильемъ другихъ проѣзжающихъ была наглухо забита. Тѣмъ не менѣе меня конфузилъ шелестъ женскаго платья, раздававшійся у роковой двери; мнѣ казалось, что оттуда, въ щель, на меня смотрятъ посторонніе глаза и я боялся посмотрѣть въ ту сторону.
Чрезъ часъ, къ намъ явился какой-то сухопарый еврей съ длинной, какъ у жирафа, шеей. Это былъ какой-то прихвостень моего будущаго тестя, хасидъ и талмудейская крыса. Пожелавъ матери добраго дня и спросивъ ее о здоровьѣ, онъ подалъ мнѣ и прочимъ членамъ мужескаго рода свою грязную, холодную и мокрую руку, процѣдивъ при этомъ принятую фразу «Шолемъ Алейхемъ»! Мать, изъ вѣжливости, освѣдомилась о драгоцѣнномъ здоровьѣ невѣсты и ея родителей.
— Чувствуютъ себя очень нехорошо послѣ утомительной дороги. Они очень деликатнаго здоровья. Ихъ предки были весьма богатые люди, прокартавилъ прихвостень, съ намѣреніемъ пустить пыль въ глаза. Но мать моя не спускала подобныхъ штукъ.
— Я и мой сынъ, хотя наши предки знамениты не богатствомъ, а ученостью и набожностью, не менѣе утомлены.
Прихвостень, молча, проглотилъ эту пилюлю. Хайклъ самодовольно улыбался; одинъ только шадхенъ ёжился, опасаясь убыточныхъ для его интересовъ стычекъ.
— Наши съ большимъ нетерпѣніемъ ждутъ вашего пріятнаго знакомства, возобновилъ разговоръ прихвостень, тонко улыбаясь.
— Что-жь, милости просимъ. Я буду очень рада видѣть гостей у себя.
— Почтенная Ревекка, обидѣлся прихвостень: — наши прежде васъ пріѣхали, они уже тутъ, какъ дома, а вы гостья…
— Не прикажете ли, вознегодовала мать: — не прикажете ли мнѣ вести своего сына какъ медвѣдя напоказъ? Это что за порядки такіе? Женихъ пойдетъ первый въ невѣстѣ, по татарски, что ли?
По поводу этого щекотливаго вопроса пошли безконечныя дипломатическія пренія между прихвостнемъ и нашими адъютантами.
— Перестаньте спорить, господа, рѣшила мать: я не пойду первая. Мы отдохнемъ и снова уѣдемъ назадъ. — Мать не шутила; это можно было заключить изъ ея рѣшительнаго тона и жеста. Прихвостень побѣжалъ на половину невѣсты, а за нимъ отправился и грустный шадхенъ. Чрезъ минуту оттуда послышался сердитый женскій голосъ. Это былъ голосъ моей будущей тещи. Она тоже не соглашалась уступить.
Мать моя злилась и ругала чванливыхъ сосѣдей, а больше всѣхъ — шадхена, заварившаго всю эту кашу. Хайклъ пасовалъ передъ моей матерью и боялся ее урезонивать. Я, начитавшись романовъ и зная, какимъ почетомъ и уваженіемъ пользуются въ Европѣ женщины вообще, а невѣсты въ особенности, не могъ оправдать каприза моей гордой матери.
— Маменька… мнѣ кажется… началъ я робко: — мнѣ кажется, что…
— Что?! напустилась она на меня, не давъ кончить фразы — Что? Тебѣ кажется… что я должна идти кланяться твоей будущей женѣ? Браво, мой милый сынокъ! ты еще въ глаза не видалъ этой цацы, а уже унижаешь мать!
Я посмотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Хайклъ, ожидая его вмѣшательства, но его не было уже въ комнатѣ. Я былъ въ отчаяніи, что опечалилъ мать. Мать плакала и вытирала слезы. Я не знаю, чѣмъ бы все это кончилось, еслибы вдругъ не раздался страшный трескъ въ нашей комнатѣ, отъ котораго я и мать разомъ вздрогнули. Мы повернули испуганныя лица въ ту сторону, откуда этотъ трескъ раздалея; намъ показалось, что ветхій потолокъ обрушивается на насъ, но потолокъ оказался на своемъ мѣстѣ. Дѣло объяснилось тѣмъ, что двери, отдѣлявшія насъ отъ нашихъ сосѣдей, были разомъ сорваны съ петель сильной рукой находчиваго Хайвеля. Никогда я не забуду этой комичной минуты, заставившей мою мать покатиться со смѣха. У открытыхъ дверей стоялъ, красный какъ ракъ, Хайклъ, таща за руку пожилую еврейку съ морщинистымъ лицомъ и съ черными глазами. Еврейка эта упиралась всѣмъ корпусомъ, какъ
