Он нёс службу сотником на границе с Уилендскими топями. Время настало смутное, мертвяки зачастили на поверхность. Редко такое бывает – всё ж под землей да в склепах им удобнее. Гостей отлавливали и, как полагается – святой водицей, да осеняющим знамением Высшего. Ну и кол в сердце, голову с плеч, в рот – чесноку. Для надёжности проходили с местными священниками молитвенным ходом вкруг курганов, высаживали беладонну, иву да закапывали повсюду восьмигранники Гроумита – чтобы удерживали равновесие миров.
Несколько энамбелов его сотня прочесывала поля, леса и болота. Лишь пятеро сгинуло в топях – ну и поделом им, дуракам. Нечего было на трезвую голову в гиблые места соваться.
Прилетел стриг с приказом о пересменке. Оставались последние дни. Воины собирали пожитки, прощались с местными – да так прощались, что не один ребятенок спустя три сезона народился.
В пути случилось им проходить мимо заброшенного поместья. Местные сюда не совались. «Графские развалины», «Три башни», «Чертолом» внушал суеверный страх. На черно-зеленых стенах не приживался лишайник, птицы не вили гнезд, звери обходили это место стороной, а в верхах башен среди бойниц и разбитых камней мелькали тени.
Небо затянуло тучами, громыхнуло, на отряд обрушился холодный дождь вперемешку со снегом, ветер сбивал с ног.
Сотник Минар не разделял опасений селян. В этих местах всегда тихо и ни один умрун за его службу на этом всхолмье не появлялся. Он отдал приказ переждать непогоду внутри. Ворота отворились легко, будто накануне смазанные. Миновав палисадник, колодец и фонтанную аллею, схоронились на конюшне, а оттуда по чёрному ходу добрались и до кухни – в амбарах нашлась чечевица с горохом, вяленина, сыр и вино.
Прилично подкрепившись, сотня устроилась на ночлег. Выставили двух часовых – хоть место и спокойное, но о других гостях лучше узнать до того, как ловкачи срежут кошели и умыкнут пожитки.
Средь ночи Минара поднял охранник, жестом указал на коридор. Из арки выглядывало личико маленькой бириквы. Девочка, с лиловыми глазами, неестественно бледной кожей и пунцовыми губами с интересом наблюдала за спящими солдатами. Она настолько увлеклась, что не заметила, как к ней подошёл второй часовой.
В сотне Минара были буйные. Были пьяницы и развратники. Были убийцы и насильники, бессердечные и закалённые в битвах. Но слабых и неопытных в его сотне не было.
Гаруд схватил бирикву за тонкую шею, прижал к холодным плитам и заломил руки до хруста:
– Чертовка, думала крови налакаться?
Он придавил её коленом и ударил головой в пол:
– Ну что, Минар. Хороший подарок в окончание службы? Ты воевода, тебе и кол вбивать!
Сотник впервые за годы службы терзался сомнениями. Вреда от бириквы никому не было – люди в этом месте не болели, скот не пропадал, посевы не чахли. От девчушки – на человеческий лад ей лет пятнадцать – не ощущается ни толики угрозы. Да и если рассудить – не должны были они здесь разбить лагерь, не должны были её увидеть. Вроде даже как в гостях.
Воевода отдал приказ обыскать развалины. Сам с двумя солдатами – Гарудом и Калитом, пошёл с бириквой во двор. Они вышли в сад. Дождь перестал, на земле месиво из грязи и снега, по колено стелется туман. Минар обернулся к найдёнышу, сердце разрывалось от боли:
– Ты должна умереть.
Солдаты опрокинули бирикву на спину. Сотник приставил кол к груди. Два коротких удара. Один вопль – не зверя, не упыря, а беззащитной девочки, пусть и не человечьего рода.
– Похороните её.
Калит неуверенно потянул:
– А голову. И чеснок надо же…
– Я сказал, похороните её. Это не какая-то обычная упырка – у неё горячая кровь. Не оживёт.
«Смерть за смерть». Минар готов. Надо лишь раскусить капсулу. «Золотое дитя». В похожем на леденец, сахарном кристалле, таится быстрая смерть. Конечно, почетнее умереть от клинка. Но он не мог. Парадокс – прошедший огонь, воду и землю, воин до коликов боится острой стали. В пылу битвы страх всегда исчезал – в тишине и покое восставал в образе чудовища, яростного демона. В последние годы боязнь усилилась настолько, что он не мог смотреть, как повар шинкует овощи или брадобрей точит бритву. «Золотое дитя» убаюкивает хозяина. Яд растворится за пару часов – наутро вектир скажет, что усопшего хватил Кондратий.
Да, для его возраста это достойная смерть. «Я упокоил невинное дитя. Теперь дитя упокоит меня». Минар раскусил леденец.
Глава 29. Белая шкура
Молодая кабарга паслась на опушке. Среди ольшаника, березовых рощ, кедра и пихты растет съедобный лишайник. В этой рощице он особо вкусный, неподалеку журчит сладководный ручеек, а шершавые камни на полянке полнятся целебной солью. Но надо быть осторожной, чтобы, увлёкшись дарами природы, не попасться росомахе, не наткнуться на рысь или хазру.
Сухо щёлкнул затвор, животное испуганно отпрыгнуло и тут же прогнулось под тяжестью сети. С кедра спрыгнула двуногая тварь. Плотная белая шерсть покрывает всё тело, обошла лишь ладони, подошвы, да иссиня-чёрную голову. Шестипалая ладонь тронула коричневый, вросший в плоть ошейник с мутноватым бесцветным камнем, из утробы вырвался довольный глухой рык.
Зверь закинул сеть с жертвой за плечо и довольно зашагал к логовищу, не обращая внимания на яростные брыкания, лягания и укусы кабарги.
За поляной, через несколько лиг звериная тропа вывела на просеку, лес сгустился. Впереди выросла каменная гряда, из скалы бил источник, образовав в низине озерцо. Здесь, в корнях кедров-великанов закрыт тяжелой решеткой лаз, он круто расширяется в довольно просторный коридор – настолько, что двухметровому белошерстному зверю не приходится даже нагибаться.
Коридор выводил в пещеру под водопадом. Аккуратно обложенное камнями кострище, устланная шкурами лежанка, а отесанный прямоугольный валун вполне сойдёт за стол. Вместо обычного камня или песка полом пещеры служит плотный слой глины – пропитанный кровью, добросовестно утоптанный и отполированный до матового блеска. Такая поверхность глушит звук шагов и не даёт теплу огня уходить в камень. У стен скособочились пузатые мешки, подальше от падающей воды высится дровяник. К одной из стен прислонился похожий на четвертованного коня предмет. «Конь» выделялся тем, что в этой чистой, даже вылизанной, пещере он единственный изрядно покрылся пылью – хозяин будто сторонился его.
Существо бережно опустило кабаргу на пол. Та дернулась – сеть держала крепко. Зверь довольно рыкнул и вытащил стреноживающий шпагат.
Когда он проснулся, то обнаружил, что накрепко связан десятком шпагатов. На костре пыхтел котелок, пахло зеленью и медом. Смуглокожий старик в шерстяном дублете и шароварах буднично помешивал похлебку.
– Хороший отвар. Сил придаёт, тело исцеляет. У меня недавно так горло саднило, дышалось с натугой, будто через соломинку. А златоцвет здесь только растёт. Конечно, люди все желтые цветочки златоцветом кличут, но здесь – настоящий, дикий. От него до костей пробирает, кожа сияет, удаль молодецкая разжигается.
Старик снял котелок, пригладил завитую косой тонкую бородку.
– Пущай поостынет. А я пока на тебя посмотрю. Вроде и не зверь – олененка случить, а потом изжарить на обед даже ярганы не скумекают. Да и не человек. Назову-ка я тебя Сафид, с моего наречия это значит – «белошкурый». Нравится?
Зверь недовольно рыкнул, дернулся. Шпагат натянулся, из рассеченной шкуры засочилась сукровица.
Смуглокожий ухмыльнулся, достал из-за пазухи изгибистый костяной канун, провел ладонью по натянутым жилам. Те скупо загудели.
– Я – Халил, видел тебя в белом сне восемь лет назад. Пришла пора исполнить назначенное. Возможно, стоит доставить тебя в зверинец раджи Эстер, её бестии тебя мигом разговорят.
К аромату отвара примешались строгие, одинокие звуки кануна. Они обволакивали сознание, в тумане проявлялись цвета, складывались в образы, перемешивались, сияли, блекли, кружились – в этой цветоверти Сафиду виделось нечто до боли знакомое, привычное.
Музыка стихла.
– Так ты ручной! – Мидиец заметил, что из под короткой, но плотной шерсти пробивается тусклое мерцание. – Рассмотрю поближе.
Зверь похоже, смирился с участью. Халил раздвинул густую поросль на шее. Ошейник врос в кожу – только края медальона с сияющим бесцветным камнем выпирают.
– Боги великие, турмалин! Ты – носитель камня!
Сафид не шевельнулся, взгляд оставался затуманен, тело – расслаблено.
Халил вынул из сапога стилет:
– Возможно, слияние еще не произошло. Я проверю, ты не дёргайся. Будет немного больно.
Лезвие аккуратно вошло между камнем и оправой. Чуть глубже – зазор увлажнился темной вязкой жидкостью, камень запульсировал. Старец убрал нож, приложил к царапине черный тонкий лист. Подошел к котелку, пригубил отвар. Потёр переносицу, что-то забормотал.
– Врос. Что же теперь делать? – мидиец перелил горячий настой в мех. – Прогулка к Эстер переносится. Заберу-ка я тебя в свою цитадель, там и покумекаем. Не оставлять же носителя турмалина без присмотра.
