Подпевая, поневоле уронишь слезу. Через что прошел бедный Макс Гордон? А ведь он, крупный режиссер, должен делать это снова и снова.
Лично я не понимаю, как пойти на это во второй раз. Несколько лет назад решили возобновить постановку, к которой я был причастен в 1920 году, и пригласили меня на представление для спонсоров. Я пришел и еле унес ноги. Шляпа, еще хорошая, потеряла всякую форму, ботинки потрескались, щеки обросли щетиной, нос распух. Чувствовал я себя так, будто вылез из мусорного бака (газеты написали: «Вудхауз просто вылез из мусорного бака!»).
Представление для спонсоров включает в себя жалких попрошаек (режиссер, пианист, специально нанятые певцы, а также друзья, которые смеются и хлопают) и толстых субъектов с каменными лицами, которых удалось загнать в специально снятый зал. Это — спонсоры или, точнее, потенциальные спонсоры, поскольку золото у них есть, но его надо вытянуть.
Обеспечив гостей икрой, напитками и сигарами, режиссер начинает читать пьесу, останавливаясь время от времени, чтобы предоставить место певцам. Толстые субъекты молчат, только двигают челюстями. Иногда журчит виски с содой. Когда икра дойдет до ватерлинии, субъекты удаляются, не проронив ни слова.
Повторяется это много раз. Чтобы поставить «Оклахому», дали 89 таких представлений. Должно быть, примерно на шестьдесят третьем кто-то пошевелился в кресле и извлек чековую книжку. Вероятно, его тронула песня, напомнив о далеком детстве, а может, совесть прошептала, что за икру надо платить. В общем, чек он выписал.
Но на сколько? На 10 000? На 20? Да хоть на 50! Это истинные крохи для такой постановки. В начале турне «Оклахоме» не хватало двадцати тысяч, и ей бы не видать Нью-Йорка, если бы на помощь не пришел С.Н. Берман.
Хорошо, вы набрали 250 000. Что же дальше? Поначалу, для затравки, вам придется выручать не больше 33 000 в неделю. Вчера я видел бухгалтерский отчет одного из самых преуспевающих театров, ставящих мюзиклы. 36 444 д. 9 ц. за неделю. Вроде бы неплохо, но вычтем расходы, и остается 3 597 д. 83 ц. Я не математик, но мне показалось, что года полтора придется собирать 36–37 000 в неделю, пока спонсоры почешутся. Эти здравомыслящие люди склонны выкурить даром сигару или закусить икрой.
Вот почему, увидев меня в позе роденовского «Мыслителя», можете не сомневаться, что я задаю себе вопрос: «Куда ты идешь, бродвейский мюзикл?» или, если хотите: мюзикл, куда ты идешь?» Годы бегут, цены растут… Поневоле задумаешься.
2
Самая главная сложность — с рабочими сцены. Положение просто ужасное. Вкратце оно сводится к тому, что рабочим надо платить, а театральное начальство жалеет денег. Профсоюз, напротив, денег требует. «Гони монету», — говорит он. Ему нравятся чужие деньги. Возникает напряженность, а там — начинаются перебранки. Я слышал, как начальство называло профсоюз кровопийцей, тогда как профсоюз только рад съязвить насчет сквалыг, которые донесут до шестого этажа охапку самых скользких угрей, ни одного не выронят.
Пьесы теперь по большей части идут в одной декорации, и режиссер ощущает, что если ее поставили, с рабочими можно попрощаться. Он не понимает, зачем платить им каждую неделю. Ему нужен служитель с веничком, чтобы обметать пыль и отгонять моль.
Профсоюз мыслит иначе. Есть декорации, нету, изволь нанимать рабочих на случай, если они появятся. Ясно? Попытка бороться с профсоюзом приводит к забастовке, сперва — этих самых рабочих, потом электриков, потом — актеров, кассиров, швейцаров и кота. Вот почему Виктор Бордж, играющий два часа на рояле, вынужден оплачивать восемь рабочих сцены. Недавно комедию с одной декорацией и тремя актерами обслуживали целых пятнадцать человек. Публики иногда мало, рабочих всегда хватает. Поднимается занавес, а они тут как тут.
Рискуя заслужить упрек в дотошности, объясню, что они делают, когда им нечего делать. Само собой разумеется, все чинно, все отлажено. Сперва прямым голосованием выбирают главного, известного в дальнейшем как Ленивец. Его долг — свисать со стропила головой вниз. Потом идут Старший и Младший Лодыри, которые лежат на кушетках (римский стиль) в венцах из роз. За ними следует мелочь по кличке Полевые лилии (12 шт.). Поскольку я не знаю точно их функций, пришлось заглянуть в один театр, где меня принял Младший Лодырь, некий Уилберфорс, несколько раздосадованный тем, что я мешаю ему решать кроссворд.
— Если нетрудно, мистер Уилберфорс, — начал я после взаимных приветствий, — объясните мне кое-что.
— Что именно?
— Ну, насчет рабочих сцены…
— Мы не любим этого наименования. Что-то в нем есть низменное. Работа, знаете ли, пот, грязь… Справедливей называть нас праздным классом или, если хотите, элитой. Конечно, в крайних случаях мы трудимся. Не далее чем вчера режиссеру показалось, что лучше передвинуть кресло. Нас пригласили на совещание, и задолго до начала спектакля дело было сделано. Под руководством Ленивца мы, Лодыри, то есть я и мой младший собрат, Сирил Маспрет, взяли кресло за ручки и перенесли. Да, это нелегко. Мы не щадим себя, когда раздается зов.
— Должно быть, он раздается редко? Обычно вы отдыхаете?
— О, да!
— Не начинайте с междометий, — назидательно сказал я, и Уилберфорс покраснел, хотя я старался его не обидеть.
Тут кто-то произнес:
— О, Господи! Жена!
На сцене репетировали одну из тех викторианских комедий, которые должны вызывать ностальгию по добрым старым временам. Уилберфорс вздрогнул.
— Какой шум! — сказал он. — Конечно, актерам жить надо, но зачем столько суеты? Как тут припомнишь австралийскую птицу, три буквы, первая «э»? Неподалеку ставят пьесы про гангстеров, и Ленивца все время будят выстрелы. Он выказал неудовольствие, теперь актеры тихо говорят: «Пиф-паф!» М-да… первая буква «э..».
Догадавшись, что «Ра» (египетский бог, две буквы) не подойдет, я воскликнул в озаренье:
— Эму!
— Простите?
— Ну, австралийская птица.
— Не начинайте со слов-паразитов.
Теперь покраснел я и еще не отошел, когда к нам приблизился важный субъект в широких брюках и узкой жилетке. Он оказался Младшим Лодырем.
— Вы тоже любите кроссворды? — осведомился я. Он засмеялся и покачал головой.
— Нет, я скорее мечтатель… и читатель. Как вам этот Кафка?
— А вам?
— Я первый спросил, — улыбнулся он, и мы попрощались.
Так что я до сих пор не знаю, чем заполняют время Лилии. Играют в прятки? Очень удобно за кулисами. Скачут? Читают, как Младший Лодырь?
Один режиссер увидел на 45-й стрит, как строят театр «Эвон».
— Черт! — сказал он, тронутый до глубин души. — Тут меньше рабочих, чем у нас в пьесе с одной декорацией.
Так-то, дорогой читатель.
3
Должно быть, многими трудностями нью-йоркский театр обязан кассирам. Они всячески стараются, чтобы публика купила поменьше билетов. Одна дама, живущая в Фарминг-дейл, Нью Джерси, недавно написала такое письмо:
«Пожалуйста, пришлите четыре билета по 4 доллара на любой субботний спектакль. 16 дол. прилагаю».
И получила ответ:
«На субботние спектакли нет билетов по 2 доллара».
Тогда она написала:
«Прошу Вас, перечитайте мое письмо и разглядите чек».
Театр ответил:
«На субботние спектакли нет билетов по 2 доллара».
Страсти накалялись. Дама написала снова:
«Не понимаю, что тут сложного. Я и не намекала на билеты по 2 доллара. Я просила четыре билета по 4 доллара и приложила соответствующий чек. Четыре на четыре — шестнадцать. Прошу выслать билеты!»
Смутился ли кассир, покраснел ли, стал ли рыть землю ногой? Еще чего! Он ответил:
«На субботние спектакли нет билетов по 2 доллара».
XIX
РОЖДЕСТВО И РАЗВОДЫ
1
Оглядываясь на то, что я написал, Уоткинс, я вижу, что не осветил всех новшеств здешней жизни. Если помните, я говорил о том, насколько вежливей стали местные жители, но забыл остановиться на росте разводов и распухании Рождества. Обе темы заслуживают обстоятельного исследования.
С тех пор, как я, мордатый юнец двадцати лет с небольшим, впервые бродил по Нью-Йорку, Рождество очень изменилось. Тогда это был праздник; теперь впечатление такое, что у него слоновая болезнь. Не хотел бы никого задевать, но иногда мне кажется, что большие магазины просто хотят нажиться. Кто-то (имен не называю) полагает, что Рождество — не время уюта и милости, а случай вытянуть из людей последние сбережения. Все эти Санта Клаусы явно для того и созданы.
Они нападают на город, словно мухи. Зайдите в любой универмаг, и вы увидите Санта Клауса, окруженного детьми. Они буквально лезут на него, я же думаю: «Скромный герой!», поскольку в универмаге очень жарко. К концу дня эти стойкие люди чувствуют себя как отроки в огненной печи, а отчасти — как царь Ирод, о методах которого я сам слышал одобрительные отзывы.
