Писать (или переписывать) мне очень приятно. Трудно выдумывать; вот отчего у меня круги под глазами. Такие сюжеты, как у меня, поневоле наводят на мысль, что у автора не в порядке оба полушария, равно как и та субстанция, которую именуют corpus callosum. Непременно наступает момент, когда я тихо шепчу: «Угас, угас его могучий ум». Если бы сэр Родерик Глоссоп увидел заметки к моему последнему роману «Что-то не так» (а их — 400 страниц), он бросился бы к телефону, чтобы вызвать санитаров. Вот образчики:
«Отец — актер? Что ж, неплохо»
(В романе никакого отца нет).
«Брат хитроумен, как букмекер Бинго Литтла»
(Нет и брата)
«Злодей рассказывает героям о сыне»
(Злодея тоже нет)
«Сын — парикмахер? Учит кататься на коньках?»
(Ничего общего с сюжетом)
«Кто-нибудь (кто?) скажет ее отцу, что она — кухарка?»
(Наверное, что-то это значило, но пал туман, и я ничего не понимаю)
«Художник не писал картины и не знает, кто ее написал».
(Какой художник? Вроде, нет и его).
Наконец, заметка, которая повергла бы сэра Родерика Глоссопа в полный ступор:
«Из желатина и тушеных слив можно сделать прекрасное средство для волос».
Как ни странно, именно тогда, когда я чувствую себя полным идиотом, что-то щелкает и все становится на место. Приходится переписать каждую строчку не меньше десяти раз, но если сюжет мне ясен, я знаю, что это — работа механическая.
Сюжет для меня — суть дела. Некоторые говорят, что отпускают героев на волю. Это не для меня, я бы героям не доверился. Бог их знает, что им взбредет в голову. Нет уж, пусть слушаются сюжета. Мне кажется, что план книги — одно, само писание — совсем другое. Если бы мне довелось заниматься железнодорожным движением, я бы ощущал, что прежде всего надо положить рельсы и разобраться со станциями. Иначе пассажиры запоют, как в бессмертной песенке Мэри Ллойд:
Куда же я попал?Совсем не тот вокзал!Мне надо в Ливерпуль,А это — Халл.
Каждый, кто читает мою книгу, может не сомневаться, что я, по мере сил, все отладил. Это не так уж много, но в Ливерпуль он попадет.
3
Что ж, мой дорогой, вроде бы все ясно. Надеюсь, Вы заметили, что на семьдесят шестом году (76 мне будет 15 октября, можно прислать подарок) я еще совсем неплох. Я хорошо ем, хорошо сплю, не боюсь работы. Если Вы хотели спросить «Эй, Вудхауз, как вы там?», ответ будет: «Прекрасно». Да, зимой иногда стреляет в ногу, а летом мне труднее угнаться за соседским псом, если он рылся в нашем мусорном баке, но в общем — полный порядок, как теперь говорят.
Однако письма, подчеркивающие, что мне «за семьдесят» как-то задевают. Поневоле ощутишь, что ты, против ожиданий, — не ясноглазый юноша. Да, это удар. Видимо, его испытал директор моей школы, скончавшийся недавно в 96 лет, когда спросил новичка:
— Уопшот? Уопшот… Знакомая фамилия. Ваш отец у нас не учился?
— Учился, сэр, — отвечал школьник. — И дедушка тоже.
Вильгельм Телль на новый лад
Перевод с английского Е. Даниловой
Бидди О. Салливан
в подарок на Рождество
Так тяжек был австрийский гнетШвейцарскому народу.Тирана Темь сразил — и вотВсе празднуют свободу.О Теме толстые томаТвердили мы уныло.Но тут история сама —Точь-в-точь, что с Теллем было.
ГЛАВА I
Давным-давно, в незапамятные времена, когда в Швейцарии не было еще гостиниц, еще не снимали англичане Монблан на фото для альбома — показывать после чая, друзьям на зависть, вся страна принадлежала австрийскому императору, и он распоряжался там, как хотел.
Первым делом император отправил своего друга Германа Геслера наместником. Нехороший человек был этот Геслер, и вскоре выяснилось, что швейцарцам он не по нутру. Особенно им не нравились налоги. Швейцарцы, люди простодушные и экономные, хотели вообще без них обойтись. Они говорили: «Нам и так есть куда деньги тратить». Наместник, со своей стороны, хотел все обложить налогом. Если у кого было стадо овец, приходилось платить деньги Геслеру; а продав овец и купив коров, приходилось платить еще больше. Вдобавок, Геслер обложил налогом хлеб, и печенье, и варенье, и булочки, и лимонад, словом, все, что ему в голову пришло. Тут уж население Швейцарии решило жаловаться. Вручить жалобу выбрали Вальтера Фюрста — за свирепый вид и рыжие волосы, Вернера Штауффахера — за седые волосы и задумчивый вид (это он размышлял, как правильно пишется его фамилия), и Арнольда Мельхталя — за русые волосы и знание законов. В один прекрасный апрельский день они явились к наместнику и были приглашены в аудиенц-зал.
— Итак, — спросил Геслер, — чему обязан?
Друзья выпихнули вперед Вальтера Фюрста, надеясь, что его свирепый вид испугает наместника. Вальтер Фюрст кашлянул.
— Так? — подбодрил Геслер.
— Э-э… гм! — сказал Вальтер Фюрст.
— Уже хорошо, — шепнул Вернер, — поддай ему жару!
— Э-э… гм! — снова сказал Вальтер Фюрст. — Дело в том, ваше наместничество…
— Мелочь, конечно, — ввернул Геслер, — но обычно ко мне обращаются «ваше превосходительство». Да?
— Дело в том, ваше превосходительство, что народу Швейцарии…
— …который я представляю, — шепнул Арнольд Мельхталь.
— …который я представляю, кажется, что нужно кое-что изменить.
— Что именно? — осведомился Геслер.
— Налоги, ваше превосходное наместничество.
— Изменить налоги? Что, народу Швейцарии налогов не хватает?
Вмешался Арнольд Мельхталь.
— Народ думает, что и этих много, — сказал он. — На овец налог, на коров налог, на хлеб налог, на чай налог, на…
— Знаю-знаю, — перебил Геслер, — все налоги мне известны. Ближе к делу. Что тут неясного?
— А то, ваше превосходительство, что их слишком много.
— Слишком много!
— Да. И мы не станем с этим мириться! — воскликнул Арнольд Мельхталь.
Геслер подался вперед на троне.
— Повторите, пожалуйста, — сказал он.
— Мы не станем с этим мириться!
Геслер со зловещей улыбкой откинулся назад.
— А-а, — сказал он, — вон оно что! Не станете, вот как! Попросите пожаловать сюда господина верховного палача, — бросил он стоящему рядом стражнику.
Господин верховный палач вошел в приемную — любезный седовласый старичок в корректном черном балахоне, ненавязчиво вышитом черепами.
— Вызывали, ваше превосходительство?
— Всенепременно, — отозвался Геслер. — Наш гость… — (он указал на Мельхталя) — говорит, налоги ему не нравятся. Он не станет с ними мириться.
Палач укоризненно прищелкнул языком.
— Определитесь, что можно для него сделать.
— Само собой, ваше превосходительство. Роберт, — позвал он, — масло кипит?
— Сию минуту вскипело, — раздался голос из-за двери.
— Так неси, да смотри, не пролей.
(Те же и Роберт, в доспехах и черной маске, с большим котлом, из которого поднимаются клубы пара.)
— С вашего позволения, сударь, — вежливо обратился палач к Арнольду Мельхталю.
Арнольд посмотрел на котел.
— Да он горячий!
— Разогретый, — признал палач.
— Варить в кипящем масле незаконно.
— Можете подать на меня в суд, — сказал палач. — Прошу вас, сударь. Мы теряем время. Позвольте указательный палец на левой руке. Благодарю. Весьма обязан.
Он ухватил Арнольда за левую руку и окунул кончик пальца в масло.
— Ой! — подпрыгнул и воскликнул Арнольд.
— Не показывай ему, что тебе больно, — прошептал Вернер Штауффахер. — Притворись, будто не замечаешь.
Геслер снова подался вперед.
— Не желаете пересмотреть свой взгляд на налоги? — спросил он. — Вам теперь ясна моя позиция?
Арнольд признал, что, если на то пошло, какие-то убедительные моменты в ней есть.
— Вот и славно, — сказал наместник. — А как насчет налога на овец? Не станете возражать?
— Нет.
— А налог на коров?
— Самое то.
— На хлеб, на булочки, на лимонад?
— Лучше не придумаешь.
— Великолепно. Выходит, вы всем довольны?
— Еще бы!
— А остальной народ, как вам кажется?
— Тоже!
— И вы согласны? — спросил он Вальтера и Вернера.
— Да-да, ваше превосходительство! — вскричали те.
— Значит, все в порядке, — сказал Геслер. — Так я и думал: здравого смысла вам не занимать. Внесите небольшую сумму — шляпу вам протянет служащий слева от меня — за потраченное на вас время, а вы — (Арнольду Мельхталю) — добавьте скромную компенсацию за имперское масло, и мы останемся довольны друг другом. Уже? Вот и славно. До свидания, не споткнитесь на пороге.
Когда он закончил речь, троих представителей народа Швейцарии вывели из аудиенц-зала.
