Тот в свою очередь даже и не думал отдернуть руку. Он поставил контейнер на стол и встал. Генерал, трясущейся от волнения рукой, взял из контейнера стебелек петрушки и закусил им картошку. На лице его появилась такая палитра эмоций, которую бы не передал ни один художник. Егор сел рядом, и они оба посмеялись, сами дивясь такому странному стечению обстоятельств.
Пока генерал закусывал свежей едой и с удовольствием цмокал, к ним присоединились и Костя с Пашей. Когда их увидела Маша, она испуганно приложила руку ко рту и уже хотела бежать к ним извиняться, но, как оказалось, энтузиазм Кости повел их все дальше и дальше, от чего и те забыли об их уговоре. Так их безответственность и воссоединила попутчиков.
Первым делом позеленевший Костя уронил из рук свою флягу и принялся пожимать руку генералу, совершенно удивленному таким внезапным визитом. Паша подошел после и с немного глупой улыбкой на лице выдавил одно лишь слово: «Здрасьте…»
Генерал жестом руки подозвал к образовавшейся компании Машу с Лёшей. Девушка улыбнулась и подошла, а старший брат отказался, завернув за угол и скрывшись в коридоре. От каждого последующего действия брата Егор чувствовал, как его сердце сжималось все сильнее и сильнее.
– На самом деле, – начал генерал, поспешно прожевывая соленое вяленое мясо и смакуя его на языке, – я очень рад, что вы пришли. Конечно, бескорыстность моя подсказывает, что не должен я вас тут задерживать, но мне уже столько лет не хватало хорошей компании. Я совсем сошел с ума!
Только после этой фразы Егор понемногу начал замечать странности в этой каюте капитана. На каждой стене была нацарапана английская буква F, стяжка между волчками на потолке была из резинки трусов, а перила на втором этаже обмотаны скотчем. Этот факт слегка насторожил его.
Однако легкий оттенок безумия, который был у генерала Уорвика, с легкостью перекрывался его врожденным качеством стойкости и ментального равновесия, не давших ему окончательно сойти с ума спустя годы затворничества. Вместе они провели очень приятную беседу с генералом, которая длилась часа два. Все раззнакомились, поделились опытом. Путники рассказали генералу о ситуации на поверхности, об их путешествии за подсказками и о ситуации в тоннелях, куда Уорвик почему-то очень не хотел ходить. Под конец даже старший брат пришел и сел неподалеку, повесив голову и исподлобья следя за разговором, изредка поправляя друзей в неточностях, которые они диктовали Уорвику.
V
Насколько прозрачен в своей харизме и простоте был Уорвик, настолько неисповедим и загадочен был он в своем безумии, проявлявшемся совсем уж в необычных ситуациях. В разговоре с ним Егор понял, что этот человек пережил больше, чем все они вместе взятые, но при этом генерал не излучал ни капли высокомерия. Уорвику было пятьдесят три года, но его опыт был сопоставим с человеком, которому явно было за сотню.
Генерал – человек простой. Он не строил из себя героя, но и не любил принижать собственные заслуги. Уорвик знал себе цену и порой позволял себе нравоучения, но в большинстве своем это все были шалости, которые старому генералу просто не с кем было провернуть последние три года.
– На вашем месте я бы ушел домой и доедал манную кашу, которая все еще стекает по вашим молочным губам, – говорил Уорвик, распивая с Лёшей наедине виски на втором этаже корпуса, явно будучи не в восторге от его пристрастия к алкоголю. Вместе со старым генералом Лёша ощущал себя так же, как Егор ощущал себя со старшим, – было некоторое высокомерие и недоверие, вызванное идеей новомодного слова эйджизм.
– Дрянное это дело. Нашли чем себя развлечь – я тебя умоляю! – он громко разгоготался. Даже у Лёши промелькнула тень улыбки на лице от осознания глупости ситуации, в которую себя загнали они с Машей. – Нет, ну ты сам поразмысли: вы молодые и перспективные ребята, которым целеустремленности явно не занимать. Вы бы могли взять судьбу за яйца и выстрелить, сделать что-то невероятное – книгу, например, – он отпил большой глоток виски и выдул в кулак. – Ты же сам говорил, что вы с кучерявым увлекались этим делом. В чем проблема-то была?
– Мне кажется странной сама мысль о том, что я рассказываю тебе что-то о нашей с Джо жизни, – начал Лёша, все еще чувствуя недоверие к генералу, хотя и будучи не в силах отрицать его магического воздействия. Воздействия многолетнего опыта, преисполненного тем, что ему даже представить было трудно. – Мало того, что это больная тема для нас обоих, так ее я раскрываю еще и какому-то мнимому волшебнику навроде тебя.
Они оба рассмеялись. Уорвик будто становился все более охрипшим от каждого смешка.
– Это было давно. Для тебя, – он повысил тон и указал пальцем Уорвику в грудь, чувствуя, как виски бьет в голову, – это не более чем плевок в бездонную пучину моря, но для нас – четверть жизни. Пять лет прошло с момента, когда я взялся за историю…
– Скорее не плевок, а хорошее такое ведро, – подметил столь существенный, по его мнению, факт Уорвик. – В конце концов, море большое…
– Ну да-да, это все уже не важно. Так вот, пять лет… – он замялся, будто бы не находя нужных слов. Рядом с Уорвиком все было будто в тумане. Это мнимое безумие распространялось и на окружающих его людей. – Короче, я начал писать историю – «ГэлэксиГай»…
– Native speech, damn it!
– Что за… Уорвик, мать твою!
– Ладно-ладно, – хохотал генерал. – Давно не слышал вживую родную речь. Извини.
– На кой хрен тебе сдалась моя история? – возмутился Лёша. – Мне не нужно байки травить. Мы можем просто поболтать по душам, а это личное. Нет, болтать по душам я с тобой не буду, осечка.
Уорвик нахмурил поседевшие брови и отпил виски. Он облизнул большой палец, прижал его к виску и начал сильно давить ладонью другой руки. На все это действо Лёша смотрел, с трудом сдерживая смех.
– Продолжай, – сказал Уорвик, закончив. Теперь его взгляд был пуст, а разум чист.
Лёша, заметив более-менее спокойное лицо генерала, начал свой рассказ, с опаской смотря на подергивающиеся губы Уорвика, норовившего взять и оборвать его, но тот был тих, как мышь. Впоследствии Лёше было очень стыдно, но в ту секунду алкоголь и уверенность Уорвика словно отключили его способность держать в себе скопившиеся за много лет эмоции. Он рассказал все – от начала и до конца. Каждая подробность была упомянута. Самым страшным был эпизод со всеобъемлющей рукой цензуры, ухватившей
