Его заметил конвойный. — Шире шаг, немецкая потаскуха, — громко произнес он, да так, чтобы его услышал офицер и пренебрежительно подтолкнул Веру. — Пришли.... Стоять! — Сержант смахнул с лица дождевые капли и доложил о доставке заключенной.
— Отлично! — Кистень одобрительно махнул головой. — Возвращайся в расположение роты. Дальше — мое дело, — и сильным щелчком, форсисто выбросил недокуренную папиросу...
Начальник Севдвинлага майор госбезопасности Умов сидел за рабочим канцелярским столом и нервно барабанил по столешнице пальцами. Он ждал, когда приведут заключенную Дедушкину. Перед ним лежало раскрытое уголовное дело 192/44.
 — Кто она такая, что все переполошились в управлении? Жанна Д'арк? Принцесса Наваррская? — возмущался в который раз начальник лагеря. — Колхозница из Полесья без роду и племени, бывшая школьница, ставшая потаскушкой в немецкой оккупации. Тысячи подобных врагов народа проходят ежемесячно через его лагерь, четверть прямиком на кладбище. Костьми устилается железная дорога от Коноши до Котласа. Он то, знает, подписывая ежемесячные отчеты в Москву. И ей определен туда путь. А тут звонок! Подняли среди ночи из-за этой немецкой подстилки. Тьфу! — майор сплюнул на пол. — Но какова птица? Сам генерал Наседкин — начальник Главного управления лагерей и колоний НКВД лично ему позвонил. Как будто бы рабочего дня не хватало для этого. — Майор Умов скривился как от зубной боли, вспомнив резкие слова комиссара госбезопасности 3 ранга. Тот с напором, ожесточением требовал: — Чтобы ни один волос не упал с этой Дедушкиной. Погонами отвечаешь майор за ее жизнь. Понял меня? Завтра чтобы была в Москве — это приказ! Постановление о снятии судимости будет передано фельдъегерской почтой. Лично товарищ Берия дал распоряжение. Если сорвешь — пойдешь на ее место дорогу строить...
-Где же этот, Кистень? — Майор посмотрел на часы, было без четверти двенадцать ночи. — Успели бы на поезд,— с тревогой подумал он и схватил трубку телефона: — Дежурный, где старший лейтенант Кистень?
-Сейчас зайдут к вам, товарищ майор. Зечку уже привели.
-Немедленно давай их ко мне...
Когда Вера зашла в кабинет, начальник лагеря как ужаленный вскочил со стула. От резкого движения кожаная портупея впилась в его выступающий живот. Мутноватые, с прожилками глаза налились кровью. Круглолицый, краснощекий, с высоким лбом и заметной плешью на затылке в эту минуту он был похож на 'колобка', которого только что достали из печи.
— Вот ты какая, цаца! — выдохнул он в порыве, подскочив к ней на коротких ножках. — В возгласе майора одновременно смешались разные чувства. Кроме негодования, здесь были и удивление, и восхищение ее красотой, сохранившейся в этих диких условиях.
-Звоночек, Дедушкина, тебе был, звоночек. Во..о..он оттуда. — Умов закатил глаза и показал пальцем вверх. — На волю будем тебя определять. На волю! Ты понимаешь, что я тебе говорю, ЗК Дедушкина? Молчишь? В зобу дыханье сперло? Ничего, так бывает со всеми от радости.
Вера стояла посредине кабинета и не понимала, что хочет от нее начальник лагеря. Произнесенные им слова не доходили до ее сознания. Промокшая, обессиленная она еле держалась на ногах. Она хотела одного — прислониться к теплой печке, которая здесь была протоплена, заснуть. Майор что-то говорил, говорил и бегал вокруг нее.
— Что вам надо, гражданин начальник? — наконец произнесла она тихим, равнодушным голосом, когда тот замолчал, и посмотрела на него безразличным, опустошенным взглядом. — Верните меня в барк, мне плохо, я устала и хочу спать.
-Спать она хочет! — майор Умов, вдруг заулыбался, меняясь в настроении. Он подумал: — Дедушкина жива, а ведь могла и умереть за эти месяцы. Повезло ей, но мне еще больше. — А я, по-твоему, что не хочу спать? Хочу. Но, я здесь, на рабочем месте и думаю как жизнь твою лучше устроить, дуреха. Вас тысячи, а я один. Я за всех должен думать, за всех отвечать и за всех у меня душа болит. Чтобы вы были сыты, чтобы вам было тепло, чтобы работой были обеспечены, чтобы не нарушался процесс трудового перевоспитания. Поняла? Ладно, — махнул он рукой, в сторону молчавшей Дедушкиной, — в дороге дойдет до твоих куриных мозгов, какой у тебя день сегодня. — Майор уселся и уже более спокойным, но пристрастным взглядом, посмотрел на Веру. — Кистень, — позвал он своего помощника.
-Слушаюсь, товарищ майор.
-Приведи ее в порядок. Одежду выдай: платье, кофту, туфли — ну, все что надо женщине. От крымских шоколадниц у нас хватает этого барахла. Нельзя ее в этих лохмотьях Москве показывать. Что о нас подумают?
-Сделаю, товарищ майор.
-Паек, предписание, деньги — получил?
-Так точно, товарищ майор. Все получил у дежурного.
-Возьмешь мой Виллис, водитель только меня отвезет в поселок и вернется назад. Жмешь на всех парах в Коношу. Должны успеть. Поезд Архангельск — Москва проходит в пять утра. Билет заказан, начальник станции знает. На Ярославском вокзале вас будут встречать товарищи из управления. Передашь Дедушкину из рук в руки. Отметишься. Сутки даю тебе отпуска. И назад. Задача ясна?
-Так точно, товарищ майор, — Глаза Кистеня радостно блестели. Вырваться из дыры в столицу было за счастье для любого военнослужащего.
-Что ты сияешь, как надраенный медный таз? В дороге двойной контроль и никаких вольностей. Ты понял меня? Дедушкину веревкой к себе привяжешь, чтобы не убежала. Едешь один без конвоя в купе.
-Не беспокойтесь, товарищ майор. Доставлю гражданочку в лучшем виде и вам гостинчик московский привезу.
-Хорошо что напомнил, — майор, пыхтя, достал из брючного кармана вчетверо сложенный тетрадный лист. — Возьми. Моя Роза велела купить. Ты знаешь мою Розу. Еще тот цербер, попробуй не выполни ее указания.
-Будет исполнено, товарищ майор.
-Я тебе верю, Клим. Не подведи меня, иначе головы нам не сносить. Все, давай,— он пожал офицеру руку, — Смотри, список не потеряй.
-Не потеряю. Разрешите выполнять.
-Давай, давай, Клим.
-Есть. Пошли за мной, гражданочка, — толкнул он на выход Веру.
Майор Умов посмотрел Дедушкиной в спину и зацокал: — Красивая чертовка. Как я ее раньше не приметил. — Затем захлопнул уголовное дело и папку бросил в несгораемый сейф. Щелкнул замок. — На сегодня все.... А может шоколадницу вызвать? Для Розы я до утра в штабе.... Нет, на сегодня все...., — подавил он нахлынувшее похотливое желание. — Слишком дело серьезное, раз в столице всех на уши поставили ...
Вера не понимала, что с ней происходит. События разворачивались так быстро, что она не могла их осмыслить, найти причинность всему происходящему. Кроме того, патологическое недоверие к органам НКВД, физическая и душевная боль, оставшаяся после столкновения с ними, подсознательно толкали ее искать подвох во всех их действиях. Она была готова к самой худшей развязке событий. Тем не менее, сюжеты менялись один за другим и разворачивались как в красивом кино. Вера себя чувствовала не участником, а наблюдателем картины. Вот заключенную девушку вдруг подняли среди ночи и в страшную непогоду повели к начальнику лагеря. Вот ее переодели от чулок до шляпки, перед этим предоставив 20 минут времени на мытье тела, выдав два ведра нагретой воды. Вот ей предложили стакан горячего чая с куском белого хлеба и маслом. Затем томительная трехчасовая езда на машине до Коноши по разбитой дороге. Вот небольшой железнодорожный вокзал, поезд, красивый вагон, купе, обходительный офицер и тяжелый, постоянно прерывающийся, под стук колес, сон. Вот. ...Москва! — сердце девушки замерло от величия столицы, от строгости и чистоты военных улиц, красоты скверов и бульваров, отливавших позолотой октября. — Куда ее везут? Зачем? Хоть бы кто ни будь, объяснил, — но в "воронке" молчание, косые надменные взгляды функционеров госбезопасности.
