Абдуррахман-эфенди. Вскоре я перебрался к своей младшей дочери в квартал Гази, на другом конце города. Сулейман еще не оправился после произошедшего, так что я никому не сказал, что собираюсь остановиться у Самихи и Ферхата, и притворился, что возвращаюсь в деревню. Мы с Ведихой поплакали, обнимаясь на прощание. Я взял свою сумку и сел на автобус от Меджидиекёя до Таксима. Так как машины почти не двигались в плотном потоке, некоторые пассажиры, которым надоело быть прижатыми друг к другу, кричали: «Открой дверь, водитель!» – всякий раз, как мы приближались к очередной пробке, но водитель отказывался: «Мы не на остановке». Я следил за их перебранкой, не вмешиваясь. В следующем автобусе, на который я сел, людей тоже набилось как сельди в бочке, и к тому времени, как я вышел на Гази-Османпаша, я чувствовал себя совершенно расплющенным. Я сел на синий мини-автобус от Гази-Османпаша и к закату добрался до квартала Гази.
В этой части города казалось темнее и холоднее; облака висели ниже и выглядели более грозными. Я заторопился вверх по склону холма, на котором располагался весь район. Вокруг никого не было, и я чувствовал запахи леса и озера на краю города. Глубокая тишина спускалась с гор на призрачные дома.
Моя любимая дочь открыла дверь, и мы оба заплакали, обнявшись. Я сразу понял, что моя Самиха плачет оттого, что она одинока и несчастна. Ферхат пришел домой только после полуночи и сразу рухнул в кровать. Они оба так много работали, что к ночи у них не оставалось ни энергии, не сердечных сил быть вместе в этом доме у подножия горы. Ферхат показал мне свой сертификат Анатолийского университета; он наконец-то сумел получить высшее образование на соответствующих курсах. Надеюсь, теперь они будут счастливы. Но уже в первую ночь я лежал без сна. Этот Ферхат никогда не сделает мою красивую, умную, любимую Самиху счастливой. Не потому, что они сбежали! Как вы понимаете, меня беспокоило то, что этот человек заставляет ее работать горничной.
Но Самиха отказывалась признать, что несчастна оттого, что вынуждена прибираться в чужих домах. Когда ее муж утром ушел на работу, Самиха вела себя так, как будто была совершенно довольна своей жизнью. Она взяла выходной, чтобы побыть со мной. Она взбила мне яйцо в медном блюде. Она подвела меня к окну и показала участок земли, отмеченный фосфоресцирующими камнями. Мы вышли в маленький сад, вокруг нас были сплошные холмы, покрытые бедными соседскими домами, которые смотрелись как белые коробки. Очертания самого города были почти не видны с этого расстояния.
– Папа, видишь те склоны? – сказала Самиха, указывая на бедные строения вокруг нас. – Когда мы только поселились здесь пять лет назад, все эти холмы были пусты.
Она заплакала.
Райиха.
– Вы можете говорить отцу, что дедушка Абдуррахман и тетя Ведиха приходили повидать вас, но вы не должны говорить ему, что тетя Самиха была здесь. Вам ясно? – сказала я девочкам.
– Почему? – спросила всегда любопытная Фатьма.
Я нахмурилась и слегка покачала головой, как обычно делала, когда уже была готова потерять терпение и отшлепать их, после чего они обе замолчали.
Как только отец, Ведиха и Самиха появились, одна из девочек забралась отцу на руки, а другая села Самихе на колени. Отец тут же принялся играть с Фатьмой в камень-ножницы-бумагу, загадывать ей загадки, а потом показал ей свое маленькое карманное зеркальце, часы на цепочке и сломанную зажигалку. Когда Самиха крепко обняла Февзие, осыпая ее поцелуями, я сразу поняла, что только большой шумный дом с тремя или четырьмя собственными детьми может облегчить боль одиночества, которую она носит внутри. Каждый поцелуй сопровождался выражениями удивления («Посмотрите на эту ручку! А посмотрите на эту родинку!»), и каждый раз мне ничего не оставалось делать, как наклоняться и рассматривать руку Февзие или родинку на шее Фатьмы.
Ведиха.
– Ну-ка, давайте отведите тетю Самиху посмотреть говорящее дерево в саду и сказочный двор ассирийской церкви, – сказала я девочкам, и они вместе с моей сестрой ушли.
Я собиралась сказать Райихе, что больше нет причин бояться Сулеймана и что она может начать снова приводить девочек, но здесь отец сказал нечто, что нас обеих сильно рассердило.
Абдуррахман-эфенди. Не знаю, почему они так рассердились на меня. Любой отец должен беспокоиться о счастье своих дочерей. Когда Самиха ушла в сад с девочками, я рассказал Райихе и Ведихе об одиночестве и нищете их младшей сестры в развалюхе-лачуге на другом конце города, где не бывает ничего, кроме холода, тоски и призраков, и о том, что, побыв там всего пять дней, я сыт по горло и решил вернуться в деревню.
– Между нами говоря, вашей сестре надо найти настоящего мужа, который сможет сделать ее счастливой.
Райиха. Не знаю, что на меня нашло, но внезапно я так вышла из себя, что наговорила вещей, которые могли бы разбить сердце моему бедному отцу.
– Ты не смеешь разрушать брак дочери, отец! – сказала я. – МЫ НЕ ПРОДАЕМСЯ.
Краешком сознания я признавала правоту отца, ведь я видела, что у бедной Самихи больше не хватает сил скрывать нищету. Было еще кое-что, к чему постоянно возвращались мои мысли. Мы провели все детство и юношество, слушая речи вроде «Самиха самая милая и очаровательная из вас, она самая красивая девушка в мире», и где теперь она оказалась, без копейки, без детей, полная уныния, в то время как Мевлют и я были счастливы. Проверял ли так Всевышний веру людей, или это была Божественная справедливость?
Абдуррахман-эфенди. Ведиха дошла до того, что сказала: «ЧТО ТЫ ЗА ОТЕЦ?» «Что за отец, который пытается разрушить брак девушки просто ради того, чтобы продать свою дочь и получить за нее выкуп?» Это было так больно, что я подумал: может быть, лучше сделать вид, что ничего не слышал, но не смог удержаться. «Стыдно тебе, – сказал я. – Все, что я вытерпел, все унижения – все это ради того, чтобы найти вам мужей, которые будут обеспечивать вас, а не для того, чтобы продать вас с прибылью. Отец, который просит у поклонников дочерей денег, просто пытается возместить часть затрат на их воспитание, обучение в школе, одежду для них, чтобы они впоследствии превратились в хороших матерей. В этой стране все мужчины хотят, чтобы у них рождались сыновья, а не дочери. Но разве, в отличие от всех этих низких людей, я не ликовал при рождении каждой из моих дочерей? Разве я хоть пальцем тронул кого-нибудь из вас? Кричал ли я когда-нибудь на вас или сказал что-нибудь, причинившее вам боль? Повысил ли я хоть раз голос или позволил легчайшей тени печали упасть на ваши прекрасные лица? Теперь ты скажи мне, ты не любишь своего отца? Прекрасно, тогда мне лучше умереть!»
Райиха. Снаружи в саду девочки показывали тете Самихе заколдованный мусорный ящик, гусениц, которые ползли по разбитому горшку, и зáмок, который принадлежал плачущей принцессе, которая издавала два дрожащих крика каждый раз, когда по ней стукнут. «Если бы я в самом деле был жестоким человеком, который держит своих дочерей взаперти в клетке, как бы они могли обмениваться письмами со своими возлюбленными прямо под моим носом?» – возмущался отец.
Абдуррахман-эфенди. Такому гордому отцу, как я, трудно вынести тяжесть ужасных слов. Еще не наступило время послеполуденной молитвы, а мне уже захотелось стаканчика ракы. Я встал и открыл холодильник, но Райиха остановила меня.
– Мевлют не пьет, папа, – сказал она. – Я могу пойти купить тебе бутылку «Йени ракы», если хочешь.
– Тебе нечего стыдиться, дорогая моя… Холодильник Самихи еще более пустой.
– Все, что есть в нашем, – это остатки плова и курицы, которые Мевлют не смог продать, – сказала Райиха. – Мы также начали ставить сюда нашу бузу на ночь, иначе она пропадает.
Я упал в кресло в углу. Я, должно быть, заснул, потому что во сне я скакал на белой лошади среди стада овец, но, как только я понял, что овцы были на самом деле облаками, нос у меня заболел, раздувшись, как лошадиные ноздри, и в этот момент я проснулся. Фатьма схватила меня за нос и тянула его изо всех сил.
– Что ты делаешь! – закричала Райиха.
– Папа, пойдем в магазин и возьмем тебе бутылку ракы, – сказала моя дорогая Ведиха.
– Фатьма и Февзие могут показать своему дедушке дорогу в магазин, – сказала Райиха.
Самиха. Мы с Райихой следили за отцом, согнувшимся и уменьшившимся еще больше из-за своей горбатой спины. Отец держал девочек за руки. Они дошли до угла узкой улочки и уже собирались завернуть за угол, но вдруг повернулись и замахали, почувствовав, что мы смотрим на них из окна.
Райиха. Самиха впервые зажгла сигарету в моем присутствии. Она сказала мне, что позаимствовала эту привычку у богатых людей, дома которых убирает, а не у Ферхата.
