чая, подвинула сахар. Он только вскинул на неё глаза, и она, понимающе кивнув, налила и себе. Эркин ел быстро, сосредоточенно глядя перед собой. Четыре двойных бутерброда, сложив их сэндвичем, Женя аккуратно завернула в большой носовой платок.
– Вот, возьмёшь с собой. Поешь в перерыве.
Эркин, по-прежнему молча, кивнул, залпом допил чай и встал. Женя, опасаясь, что он из упрямства не наденет тёплого белья, побежала за ним в спальню. Но – слава богу! – обошлось. Он и одевался, как ел, сосредоточенно и быстро. Женя смотрела на его окаменевшее напряжённое лицо и не знала, как его успокоить, утешить. Но, уже стоя у двери, засунув в карман свёрток с бутербродами и надевая шапку, Эркин улыбнулся ей.
– Всё будет хорошо, Женя.
И она обняла и поцеловала его в щёку. У Эркина дрогнули губы. Он молча повернулся и вышел.
Женя вздохнула. Она сама боялась понедельника. Как её ещё примут на новом месте? Эркин хоть видел своего бригадира, да, Медведева, а она своего… как его, да, Лазаря Тимофеевича Лыткарина, нет, а она два месяца скоро, как не печатала, те пару раз в региональном лагере не в счёт, а это как с музыкой, надо каждый день упражняться.
– Мам, а Эрик где?
Она обернулась. Алиса, растрёпанная со сна, в тёплой пижамке, стояла в дверях своей комнаты.
– Он на работу ушёл, – Женя заставила себя улыбнуться. – Ты ещё будешь спать?
– Ну-у, – Алиса зевнула и потёрла кулачками глаза, – я не знаю, – и опять зевнула.
– Тогда ложись, – решила Женя.
В самом деле, ведь ещё совсем темно, пусть спит.
На улице Эркину обжёг лицо холодный воздух, под ногами поскрипывал снег, а в остальном… Вполне терпимо. Через несколько шагов он нагнал группу мужчин явно из их дома и, судя по разговорам, работавших на том же заводе, и потому пошёл с ними. Ещё совсем темно, небо даже не синее, а чёрное, искрящийся в свете фонарей снег под ногами… Чем ближе к заводу, тем больше народу и плотнее толпа. Так вместе со всеми Эркин подошёл к проходной с крупно выписанной над дверью цифрой два.
Пропуск на входе… в раскрытом виде… быстрый взгляд на фотографию и на него… Дальше куда… Первый рабочий… Сюда и направо… Вторая внутренняя проходная, здесь уже женщина… Ей табельный номер… Дальше… Прямо по коридору… Эркин толкнул тяжёлую дверь с забранным деревянной решёткой стеклом и вышел во двор. Утоптанный тёмный снег, слепящие, как в тюремном дворе, прожекторы…
– Ага, пришёл уже.
Эркин вздрогнул и обернулся. Медведев. Не в полушубке, а в чёрной, очень похожей на рабскую, толстой куртке и таких же штанах, чёрных валенках, даже шапка другая – армейская. Медведев оглядел его так же внимательно.
– Ну, пошли.
Эркин молча пошёл за ним. Медведев подвёл его к десятку мужчин, одетых в такие же куртки, штаны и валенки, только шапки у всех разные.
– Что, новенького дали, старшо́й? – встретили их.
– Ну, теперь наработаем…
– Только вождя нам не хватало!
– Эй, вождь, томагавк где оставил?
– Ага, а скальпов много набрал?
– А чего не навесил? Мы бы посмотрели.
Сцепив зубы, Эркин сохранял лицо неподвижным. Такого он никак не ждал.
– Кончай базар, – спокойно сказал Медведев. – Пошли. Ты, ты и ты. На контейнеры.
Эркин молча ждал. Здесь, получается, не работали всей ватагой заодно, как в Джексонвилле, а кому где старшо́й укажет. Да ему самому уже не хотелось становиться с кем-то из них в пару. Но… не ему выбирать. Дошла и до него очередь. Работа оказалась несложной. Мешки. Перегрузить из грузовика на склад и уложить в штабель у этой стены.
– Понял? От угла в один ряд на пять в высоту. Всё понял?
Чего ж тут непонятного, и Эркин молча кивнул. Всё бы ничего, но грузовик не мог подъехать к складу вплотную, и мешки приходилось носить за двадцать больших шагов – это раз, оказались они не слишком большими, но уж очень увесистыми – это два, а три – это напарник. Щуплый, в натянутой на уши вязаной шапочке и с нелепым именем – Ряха. Эркин с невольным сомнением оглядел напарника и спросил:
– Ты подавать будешь или укладывать?
– Ух ты! – восхитился Ряха. – А я-то думал, ты немой. Чего ж ты не поздоровался, доброй работы, понимаешь, не пожелал?..
Он частил, быстро оглядываясь по сторонам, будто искал зрителей. И Эркин понял, что работать ему придётся одному. Толку от Ряхи не будет. Андрей тоже балагурил и языком трепал, как хотел и зачастую без умолку, но и руки прикладывал, а этот… Будь это в Джексонвилле, Эркин бы его уже послал по всем известным адресам или попросту бы врезал, чтоб дошло. А здесь… здесь надо терпеть.
И он терпел. Как под надзирателем, когда ты знай работай и язык держи. Пока Ряха непонятно колупался возле грузовика или курил очередную «остатнюю», Эркин, как заведённая машина, влезал в кузов, подтаскивал к краю мешок, спрыгивал, сваливал мешок на себя, шёл на склад, укладывал мешок в штабель и шёл обратно. Шуточек Ряхи про томагавки и скальпы – что за хренотень такая? – и вообще его трепотни он не слышал. Ряхи для него просто не было. Вдруг Ряха сказал, уже явно обращаясь к нему:
– Слушай, я тут мигом, ты как не против?
Эркин молча кивнул, не оглядываясь, и даже как бы не заметил, что остался один. Мешок за мешком, мешок за мешком… Он не заметил и того, что погасли прожекторы, и как пошёл и прекратился снег. Бездонный этот грузовик, что ли?
– А Ряхов где?
Эркин как раз нёс очередной мешок, когда его остановили. Он даже не сообразил, что Ряхов – это и есть Ряха, а потому продолжил путь, буркнув:
– Не знаю.
И кто это его спрашивал, тоже не посмотрел: не всё ли ему равно? Но вот уже три мешка… два… всё, последний!
Эркин вышел из склада и огляделся. Ух ты, светло уже совсем! И народу что-то не видно. Он уже не спеша вернулся к грузовику, поднял и закрепил борт. И шофёра нет. Ну что ж, своё он отработал, теперь пока, как называли Медведева, Старшо́й ему новую работу не даст, можно и перекусить. Живот уже подводит. Намотался, что и говорить. Эркин смахнул снег с подножки грузовика и сел. Стянул верхние брезентовые рукавицы, варежки и достал из кармана свёрток. Развернул на колене и стал есть.
Он ел, тяжело медленно двигая челюстями, устало глядя на землю, на тёмный затоптанный снег. И, увидев остановившиеся перед
