Санкция на продолжение обмена мнениями дана. Поручалось активно представлять интересы Советского Союза и защищать позиции ГДР. Как и в каких пределах? Брежнев свел директиву к одной сложносочиненной фразе: «Ты наши интересы знаешь, и руководство ждет от тебя хорошего соглашения». Вот когда на своем примере я убедился, что нет ничего труднее простейших теорем.
Вскоре после, думается, второй моей беседы с Э. Баром французский дипломат, что был причастен к переговорам четырех, со злорадством говорит нашему сотруднику: «А ваш друг нам порекомендовал поднажать на русских. Как он, Бар, «небеспричинно» считает, у Советского Союза есть кое-что в запасе».
Или Э. Бар усомнился, что у меня действительно не было директив, или заподозрил, что наши сидения попали в поле зрения западных разведок, или по каким-то другим мотивам решил обезопаситься. Надо объясниться, и круто. Договариваемся о новой встрече. Приурочиваю ее к сессии ПКК Варшавского договора, на которой мне назначено быть. Делюсь с Брежневым сомнениями и получаю санкцию на то, чтобы «надавить» теперь на Бара.
– Покажи ему, либо доверие, либо… Потом доложишь, как Бар среагировал.
Быть может, этим несладким разговором и был заложен краеугольный камень нашей с Эгоном Баром будущей дружбы. Я не стал ходить вокруг да около, а предложил, прежде чем заняться предметом дискуссии, устранить одно «недоразумение».
– Мы условливались о строжайшей доверительности. Есть у вас поводы думать, что наша сторона нарушает договоренность?
Э. Бар подтверждает, что СССР придерживается данного слова.
– Я поставлен в другое положение, что прискорбно. Могу себе представить, что западные дипломаты тоже обещали вам блюсти тайну. В том числе и части вашего совета «поднажать на русских». Но тайнам не всегда уютно в сейфах, и они вылезают наружу. В самые неподобающие моменты.
Хозяин дома пыхтит своей трубкой, будто ставит дымовую завесу. Он растерян. Уверяет, что о «нажиме» не говорил.
– Или вы не поверили мне на слово, что я излагал вам свои личные соображения. Им еще предстоит, причем не знаю, в какой полноте, стать официальной позицией.
Если эта посылка верна, то отсутствует минимум доверия, необходимого для поддержания нашего в чем-то уникального начинания. Или вы предполагаете, что наши встречи перестали быть тайной от трех держав, и торопитесь их легализовать. Но тогда мы первые должны были бы узнать о таком обороте, чтобы раскрыть наш контакт перед руководством ГДР. Что мне доложить Брежневу?
Бар уже несколько оправился от неожиданности. Он уверяет, что никому ни намеком не обмолвился о факте моих визитов к нему в Западный Берлин. Об этом знает лишь В. Брандт. Собеседник исключал, что иностранная разведка проникла в наш секрет. Помещения, где мы беседуем, регулярно проверяются. Если бы подслушивающие устройства имелись, их бы обнаружили.
Пройдет немного времени, и мне станет известно о сетованиях Э. Бара по поводу болтливости кое-кого из его западных связей. В общем подтверждается – дыма без огня не бывает. Что делать? Сколько раз Бар заявлял Громыко: не нравятся социал-либералы – ищите себе других партнеров. Пусть теперь он услышит это сам? Мне что, больше всех надо? Живет же большинство без надрыва, от звонка до звонка. Чего тебе неймется?
Тоже вид болезни – одержимость трудоголика. Она и взяла верх. Увяз я в паутине, сотканной не без моих стараний. Рвать ее жаль, передать нить некому. Принимай Бара таким, каков он есть, и не приписывай ему совершенств Галатеи. Тем более что он не твое творение.
Мне не дает покоя мысль, что США и их друзья могут и, пожалуй, даже должны быть в курсе необычных встреч в доме федерального уполномоченного. При одном из посещений Бара в феврале 1971 г. я интересуюсь, защищены ли против снятия информации телефоны, что красуются на круглом столе в углу комнаты, где велись наши разговоры. Бару подобная возможность в голову не приходила, но он склонен думать, что этот канал утечки тоже перекрыт.
– Мнение в подобных случаях не спасает. Если есть хоть малейшая зацепка для сомнений, то правильнее действовать на опережение. Видимо, пора посвятить в факт нашего диалога американцев. Все равно без сотрудничества с ними не обойтись. Если вы в принципе не против, то действуйте.
Предложение (опять ни с кем из руководства мною предварительно не обговоренное) ввести в наш круг американцев собеседника заметно обрадовало. Не хочу гадать отчего, но оно, по моему впечатлению, сняло с плеч Бара какой-то гнет.
Первый мой приезд в Бонн. Видно, мне так на роду было написано – страны, отношения с которыми входили в сферу моих служебных забот, как правило, долго оставались моими знакомцами по документам. Так что горьковское «на глаз» еще получалось, а с «на ощупь» почему-то не выходило. К примеру, в Канаду я попал лишь осенью 1969 г., когда дела, касавшиеся этого интереснейшего северного соседа, были сданы преемнику по 2-му Европейскому отделу Е. Н. Макееву. В Австралию и Новую Зеландию не выбрался вообще, как и на Ближний Восток, который курировал с мая 1967 г. по июль 1968 г.
Декабрь не лучший месяц для путешествий по Европе. Во времена Г. Гейне, возможно, Германия являла собой «зимнюю сказку». Мне сказочной она не показалась. Ухоженной против российских городов и весей – да. Обильно прихорошенной блеском витрин на торговых площадях и улицах – конечно. Непривычно пестрой не только по разнообразию марок автомашин, но также лиц и одежд прохожих – и этого не оспоришь. Понравился трудяга Рейн с его стремительным течением и бесконечными, куда хватает взор, караванами судов разной величины и национальности.
А сам Бонн производил впечатление отсутствием броских столичных атрибутов. «Длинный Ойген», несколько зданий в районе Тюльпенфельда, да в ту пору еще отель «Штайгенбергер» – вот, пожалуй, и все из относительно высокорослых сооружений, получивших на конец 1970 г. боннскую прописку. В остальном типичное для города средней руки чередование зданий, возведенных в прошлые эпохи и отмеченных не всегда бесспорной индивидуальностью, с безликими по архитектуре постройками послевоенных лет. Значит, не только мы умудрились утратить преемственность в градостроительном искусстве. Радости от подобного открытия, право, никакой.
Всего-то три дня отведено мне на рекогносцировку будущей своей обители – места, на которое меня в Москве прочили послом. В советском посольстве немало знакомых. Хорошо, что часть из них станет моими сотрудниками. Вместе с тем настораживал дефицит у дипломатов конкретных представлений о подспудных тенденциях на боннской колокольне и в ее округе. С рассуждениями общего плана спорить не хотелось – недоставало субстанции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
