Встреча с К. Рашем чем-то походила на смотрины. Ф. Саган принадлежит меткое наблюдение: первый мимолетный обмен взглядами говорит мужчине и женщине, может или не может что-либо возникнуть между ними. Нечто сходное присуще также дипломатам и политикам.
Не стремление понравиться друг другу руководило, смею думать, нами в тот вечер. И даже не желание произвести впечатление нескованностью мышления. Душа нараспашку, как и чопорность, были одинаково неуместны, когда тестировалось, есть ли почва, на которой предстояло совместиться нашим личностным особенностям. Деловитость, рассудительность, искусство слушать и слышать – они, судя по первому впечатлению, не чужды моему американскому коллеге. Если так, можно рассчитывать на серьезное и солидное сопоставление точек зрения.
Вы правильно заключили, что Раш мне приглянулся. Ни единого замечания, которое вызывало бы на полемику. Чем дольше длится полемика, тем дальше, в отличие от споров, она уводит от сути. Берлинская проблема – одно из нагляднейших тому подтверждений.
По уточняющим фразам, обращенным то к Э. Бару, то ко мне, приметно, что К. Раш без самозабвения копался в поседевшей старине. Его больше влекли нынешние заботы. Посол старался разобраться, что стоит за тем или другим вашим высказыванием, а не отбрасывал для собственного удобства непонятное, как сплошь и рядом случается. Как бы то ни было, я принимал это за доброе предзнаменование.
Вероятно, в моем сознании зафиксировались и сгущались положительные оттенки, хотя они могли быть не первичными, а производными от неполитического корня. Разговор втроем велся по-английски. Американское произношение К. Раша и мой скудный активный словарный запас не облегчали задачи. Мне надо было пообвыкнуться. Когда языковой барьер становился неодолимым, выручал Э. Бар.
Прощаясь, К. Раш поинтересовался, как скоро я собираюсь принять посольские дела в Бонне. Услышав, что моя мобильность урезана тяжелой болезнью жены, он посочувствовал и затем заметил:
– Условливаемся продолжить сегодняшний разговор в Бонне. Как прибудете туда, дайте, пожалуйста, знать, не обязательно ожидая приема президентом ФРГ ваших верительных грамот.
Итак, США включились в плетение кружев. Друзья в ГДР обидятся и будут правы, если не от Москвы узнают о наших сходках. А они наверняка что-то подозревают. Объяснений, почему я зачастил в Берлин, им не давалось. Мои проезды через КПП «Чарли» были, безусловно, замечены. И главное – значимость любых договоренностей с США и ФРГ будет определяться практикой их претворения в жизнь. Если ГДР согласится сотрудничать, причем не формы ради, не спустя рукава, то свет в конце туннеля пробьется. Для этого руководству Республики надо показать и доказать, что договоренности служат интересам самой ГДР, позволяют универсально решить проблему ее международного признания, переводят всю германскую тему в несиловую плоскость.
Л. И. Брежнев и А. А. Громыко разделяют эти соображения. Оба считают, что мы даже подзапоздали с объяснением на сей счет с В. Ульбрихтом. Согласно информации, имеющейся у генерального секретаря, друзья нервничают. Наращивание объема и качества наших контактов с ФРГ кажется им неоправданно стремительным, обгоняющим эволюцию внутренней западногерманской ситуации и германо-германских отношений.
Опять инициатива наказывается – Брежнев поручает Абрасимову связаться с В. Ульбрихтом и выяснить, когда он сможет принять для беседы с глазу на глаз уже не заведующего 3-м Европейским отделом и еще не посла СССР в ФРГ. Пару часов спустя известие – первый секретарь ЦК СЕПГ называет в качестве возможных дат встречи завтрашнее утро или послеобеденное время следующего дня.
Громыко делает выбор за меня: чем раньше, тем лучше. Он высказывает рекомендации, как структурировать информацию для В. Ульбрихта. Это была присказка. Сказка выглядела так.
– Постарайтесь убедить друзей. Не стесняйтесь, спорьте. Покажите, что дается шанс ввести Европу в мирное русло. Упустить этот шанс значило бы взять на себя тяжелую ответственность. В. Ульбрихт может потребовать время на размышление и совет с коллегами. Сразу условливайтесь о новой встрече. Задержитесь в Берлине, если потребуется. Исходите из того, что нам нужно «добро» от друзей.
Все расставлялось по положенным местам. Спорить с союзниками на высшем уровне не принято. Для этой не слишком благодарной миссии назначали эмиссаров. Их легче поправлять или, когда возникает нерасчетный оборот, дезавуировать.
В Шенефельде меня встречает П. А. Абрасимов. Неизменно энергичный, говорит рубленым слогом, который невольно побуждает собеседника прислушиваться. Посол вжился в обстановку. Его особенно занимают дворцовые тайны, и тут он – кладезь подробностей. Узнаю, что В. Ульбрихт не совсем здоров и примет меня в загородной резиденции, что друзья знают о факте моих встреч с Э. Баром, хотя, судя по всему, еще не подобрались к их содержанию, что настороженность в руководстве СЕПГ по отношению к социал-либеральной коалиции усугубляется.
П. А. Абрасимов предлагает взять переводчика посольства «с учетом важности предстоящего разговора». Благодарю посла за заботу. Именно с учетом важности и деликатности обмена мнениями не следует расширять круг участников и вести записи. Появление А. Тарасова вызовет присутствие на стороне друзей знатока русского языка. Доверительность от этого не выиграет.
В 10.00 я в Вандлице. Это мой первый и единственный приезд в район расположения загородных вилл руководителей ГДР. Все в поднебесье, повторюсь, относительно. Не буду сравнивать Вандлиц с Кэмп-Дэвидом, Чеккерсом или Фонтенбло. Замечу лишь, что в ГДР была избрана, наверное, не самая разорительная модель обустройства быта и охраны высшего политического звена. И, вернувшись в Москву, при докладе Брежневу и Громыко я помянул Вандлиц как показатель умения считать. Особого интереса эта часть моего сообщения, правда, не вызвала.
С В. Ульбрихтом мы были знакомы с 1950 г. Правильнее сказать, знали о существовании друг друга, ибо, хотя меня несколько раз представляли лидеру ГДР, сомневаюсь, чтобы его заинтересовал рядовой сотрудник Советской контрольной комиссии. С начала 60-х гг. контакты стали регулярнее, а летом 1964 г. Ульбрихт удостоил меня похвал в разговоре с Хрущевым за совместную с М. Колем работу над текстами документов, подписанных по итогам визита в Советский Союз партийно-правительственной делегации ГДР.
Это говорю на тот случай, если у кого-то возникнет искушение упрекнуть меня в стремлении подровнять воспоминания под нынешние стандарты. Я не был противником ГДР, не находил, что в состязании систем Германская Демократическая Республика заведомо попадала в положение обреченного. Судя по финалу, это видение можно назвать наивным. Мне же представлялось, что в двух конкретных случаях социалистической идее давалась возможность раскрыть свои потенции: в Чехословакии, государстве с едва ли не самым высоким уровнем материального благосостояния в довоенной Европе, и в ГДР, когда три державы вкупе с влиятельными кругами самой Западной Германии сделали раскол страны совершившимся фактом и принялись перевооружать ФРГ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
