За спиной старика виднелась площадь Дзержинского, отливавшая серым цветом под холодным дождем. Его мрачная, тяжелая крестьянская фигура находилась в тени, настольная лампа высвечивала только искривленные узловатые кисти рук.
– При всем уважении, товарищ заместитель председателя, я не думаю, что если даже Лескомб выложит Обри все, что знает, это обязательно привлечет внимание к нашему предприятию.
– Малан в отличие от вас не недооценивает Обри. Он хочет, чтобы Лескомба убрали... и я с ним согласен. Я передал указание, чтобы о нем позаботились. Ясно?
– Я...
– Ясно?
– Ясно, товарищ заместитель председателя.
Тяжело поднявшись, старик вышел из-за стола, протягивая руку.
– Тогда мне только остается пожелать вам счастливого пути и удачи в осуществлении нашей потрясающей операции. Выпьем? Вы же достаточно уверены в ее исходе, чтобы выпить за ее успех, генерал, не так ли? – Старик скрипуче засмеялся.
– Да, несомненно!..
* * *
В трубке раздавались настойчивые резкие гудки. Телефон в квартире Обри не отвечал. Хайд, согнувшись, поглядел на освещенные слабым светом часы. Восемь часов долой... в Лондоне время ленча. Эта мысль выводила его из себя. Он отпел глаза. В крошечном лучике света, словно отшелушившаяся кожа, порхнул мотылек. Почти два часа Хайд наблюдал за темнеющим на фоне звездного неба среди дюжины других плавучим домиком, чтобы убедиться в отсутствии слежки. В машинах никого, в окнах темнота, занавески без движения. Ни объективов, ни микрофонов, ни людей. Время от времени просажали грузовые и легковые машины, звук моторов постепенно затихал, ни одна не остановилась. Женщина находилась в четверти мили отсюда, в машине, оставленной в одном из спускающихся к воде переулков.
Он дергался от нетерпения: проклятый Лондон не отвечал! Ну, ответь же... Где-то, черт возьми, на ленче!.. Ну, ответь...
Ни экономки, ни самого Обри нет дома. На работу звонить нечего и думать, нельзя звонить Шелли или кому-нибудь еще. Нельзя. Для него один надежный телефон – на квартире Обри. Маленький бесцветный мотылек бился о стекло кабины, словно отсчитывая бегущие секунды. Несмотря на теплое, все еще темное утро, Хайда трясло, скорее от злости из-за того, что вот он пересилил свое неуважение и болезненную подозрительность к Обри, а в ответ слышит лишь длинные гудки телефона из пустой квартиры. Ох, как надо, чтобы Обри был дома! Теперь, когда надобность в племяннице подходила к концу. Обри должен освободить его от заботы о ней, пока из-за своего состояния она не стала для него опасной. В трубке продолжали раздаваться гудки. Если бы сбыть с рук женщину, тогда появилась бы возможность маневра, чтобы скрыться, залечь в нору. Она совсем обессилела, став похожей на него, каким он был недавно.
Хайд стряхнул с себя свое состояние на автостоянке, когда не смог отделаться от этой женщины, удрать от нее. Каким-то образом его обреченность, изнеможение перешли к ней. Это произошло незаметно по пути из Сан-Франциско, когда он много раз возвращался назад и метался по дорогам с целью обнаружить слежку. Она беспричинно принималась плакать, ее трясло – словом, сдавала на глазах.
В трубке по-прежнему гудки. В нем закипала необузданная злоба, свидетельствуя, что его прежняя сноровка и выдержка – лишь видимость, притворство. Он мог играть роль самого себя, причем со знанием дела, но только короткое время и ценой огромных усилий – отдельные монологи, короткие сцены, но никогда всю пьесу. С усилием удерживаясь, он повесил трубку и крадучись выскользнул из будки в темноту между двумя фонарями. Протянувшиеся вдоль причала черные силуэты плавучих домиков были похожи на небольшие горки шлака. Надо было, не медля, двигаться, проникнуть в домик и выбраться оттуда, пока напряжены нервы и последние капли адреналина поступают в организм.
Оглянувшись на причал, прислушиваясь к затихающему отдаленному шуму мотора, он поднялся по переулку к машине. Даже в слабом свете ее неподвижная фигура на заднем сиденье воплощала полное изнеможение. Он поколебался, прежде чем открыть дверцу. Она в страхе повернула белое, как бумага, лицо, потом безвольно обмякла, узнав его.
– Пора, – бросил он.
– Что?
– Пора двигаться.
– Что он сказал?
– Телефон не отвечает. Его нет на месте.
– Неужели до него не дозвониться? – прошептала она.
Говорить с ней было бесполезно и трудно, словно пробовать объясниться на незнакомом языке. Одной рукой он сжал ручку двери, другую сжал в кулак в кармане: в спину под ремнем упирался пистолет, плечи тряслись от ощущения незащищенности.
– Сегодня, обещаю... – еле сдерживаясь, ответил он, – как только с ним поговорю, он что-нибудь сделает. Он согласился со мной. – За бесстрастным, спокойным тоном скрывались ярость и презрительное разочарование.
– Я не хочу туда, – надулась она.
– Мне нужна твоя помощь. – Он сам почувствовал угрозу в своем голосе. – Ты знаешь дом.
– Поэтому и не могу туда пойти! – Она всплеснула в темноте руками, блеснув широко раскрытыми глазами. – Ты что, не видишь, в каком я состоянии? Черт возьми, я ничего не могу с собой поделать! – воскликнула она, обхватив грудь руками. Она была парализована ужасом, и это выбивало его из колеи. Он почувствовал, как на голову и плечи, словно тяжелое одеяло, ложится усталость.
– Слушай, я, как и ты, держусь из последних сил. Пришлось долго проверять место, потому что мне больше не по силам действовать нахрапом. Поэтому мне нужна твоя помощь. На час, не больше. А теперь, черт возьми, вылезай из машины!
Мгновение казалось, что она откажется повиноваться, потом открыла дверцу и тяжело выбралась наружу, непрерывно громко, раздражающе всхлипывая, стиснув зубы, он пробормотал:
– Всего один час. Людей Харрела здесь нет. Привидений тоже.
– Говоришь, нет? Откуда ты знаешь?
– Слушай, после этого я сделаю все, чтобы ты карабкалась отсюда. Я пастою, чтобы Обри взялся за это сам, – убеждал он ее. – О'кей? – Она снова задрожала, прижав руки к груди. Высокая худая фигура согнулась, словно вот-вот ее вырвет. Казалось, до нее не доходил смысл того, что он говорил. – Если в доме твоего отца... – быстрый вздох, будто от боли, – ...что-нибудь есть, пусть даже ничего нет, я отправлю тебя отсюда в Лондон. Куда-нибудь, где ты будешь в безопасности. – Его раздражение рвалось наружу. – Слушай, мне больше нечего добавить, черт побери!
Она поглядела на него так, словно он ударил ее по щеке. За отсутствием других, она взвалила на него вину за все своп невзгоды: ей было ненавистно это место, претила настойчивость спутника. Теперь она была похожа на него – того, который был в Таджикистане, который впал в истерику из-за сломанного "Уокмана", швырнув его и пропасть. Какого черта Обри считал, что он сможет использовать ее в качестве агента?
– Теряем время. – Схватив Кэт за руку, несмотря на сопротивление, он потащил ее за собой, не обращая внимания на умоляющий взгляд и трясущиеся губы. Их шаги глухо отдавались в тишине ночной улицы. Где-то, действуя ему на нервы, слышались приглушенные звуки радио или проигрывателя.
Они раньше уже проезжали вдоль причала на скорости, чтобы не привлекать к себе внимания, и она показала ему домик отца. Хайд остановился, думая только о ведущем к домику причале, с сомнением глядя на старый пастил, который, заскрипев, поднимет тревогу, как только они ступят на пего. Сделав три глубоких вдоха, отпустил руку женщины, нащупал пистолет, спустил предохранитель и шагнул на доски причала. Одноэтажный домик припал к воде, будто в ожидании первого звука. Скрипнула доска. Под причалом тихо плескались волны. Предутренним ветерком доносило запах пищевых отбросов и водорослей.
– Пошли. – Ее первый шаг был беззвучен, на второй скрипом отозвалась доска. Она слышно вздрогнула, его нервы словно тронуло наждаком. Он протянул руку назад, будто принимая эстафетную палочку. Кэт ухватилась за все холодными длинными пальцами, больно впившись ногтями. Вторую руку он машинально держал на пистолете.
Цепочка огней, их сияние над городом. Через залив в сером предрассветном тумане плыл мост Золотые Ворота, ряды его огней – как надстройка огромного корабля. Они остановились в глубокой тени. Хайд отпустил ее руку, ощущая ладонью и щекой шероховатую деревянную поверхность стены. Беспорядочные узоры света на высотных зданиях в центре Сан-Франциско. На набережной ни одной машины. Он снова потянул ее за руку, услышав звон ключей и ее хриплое учащенное дыхание.
Оглядел сходни, набережную, длинный ряд уличных фонарей, появившийся кое-где свет в окнах вторых этажей, белеющие фасады беспорядочно разбросанных неухоженных домов. По набережной двигалась машина, и он, схватив Кэтрин за руку, сделал знак молчать. Свет фар, зловеще пробежав по тротуару, двинулся дальше и исчез, когда автомобиль повернул за угол.
