Он протянул Темуджину «птичью лапку», тот сделал шаг вперед, взял старую руку своей сильной рукой, преклонил колена и коснулся головой ноги хана.
— Я бы тебя не узнал, — с восхищением заметил Тогрул-хан. — Как сильно могут изменить человека белый шелк и немного благовоний… Встань и позволь мне полюбоваться тобой.
Темуджин поднялся с колен. Азара медленно повернула голову и взглянула на него. Они смотрели друг на друга, очарованные, заколдованные и очень грустные. Темуджин подумал про себя: «Я даже не подозревал, как же сильно я ее люблю! Для меня в мире не существует других женщин! Но отчего она так грустна? От переживаний ее губы бледны, и тени легли под глазами».
Тогрул-хан приказал, чтобы названый сын сел рядом с ним, Темуджин повиновался. Теперь он наконец обратил внимание на остальных присутствующих. Талиф был настоящей картинкой изысканной персидской элегантности. На нем был не очень длинный вышитый кафтан из красного шелка с высоким воротником. Он его плотно облегал и везде, где только можно, был украшен драгоценными камнями. Кафтан доходил ему до колен. Под кафтаном были у него шаровары из бледно-желтого шелка, заправленные в узкие сапожки из красной кожи. Голову Талифа украшал высокий, искусно задрапированный тюрбан из желтого шелка, украшенный огромным белым пушистым пером. От взгляда на его руки темнело в глазах — ослеплял блеск множества красивых колец. Талифу очень шел тюрбан, и его лицо, темное и тонкое, казалось еще более утонченным и хитрым. Он весело и по-дружески улыбался Темуджину и молча поднял чашу с вином, приветствуя его.
Женщина рядом с ним тоже была в желтом, а ее черные волосы легко прикрывал алый шарфик. Она, как и Азара, не прикрывала лицо хотя бы легкой вуалью, и ее маленькое белое личико с пухлыми капризными губами и темными глазами было весьма привлекательным. Она призывно улыбнулась Темуджину, откинув головку назад. Он ей тоже улыбнулся, будто у них был один общий секрет, который они смогут обсудить в другой, более удобный для них момент.
Тогрул-хан — лысый, маленький и жутко худой, был в синей с белым одежде и в белом тюрбане. Старое морщинистое лицо мило улыбалось, и глаза ласково смотрели на Темуджина, а голос был негромким и мягким, но гостю он казался весьма зловещим.
Затем Темуджин переключился на старика в белой с алым одежде и подумал, что никогда в жизни не видел более прекрасного и милого лица, доброго и умного, несмотря на то что на этом лице было много морщин и старик выглядел усталым. Кожа его была желтой, как старая слоновая кость, и на голове не сохранилось ни волоска. Но в глазах отражался внутренний свет, их взгляд был спокойным и нежным, полным мудрости и человеческого опыта. Старик был китайцем и держался спокойно и с достоинством. Он напоминал старинную статую Будды, который видел и постигал столетия. На нем не было никаких украшений. Справа от него сидела Азара.
Тогрул-хан обратился к мудрецу:
— Это один из моих самых подающих надежды молодых вассалов. Этот молодой человек очень смелый и прозорливый. И это он выбирает для наших караванов безопасные пути по покоренной им территории. Я ему весьма благодарен. — Он ласково коснулся плеча Темуджина и торжественно добавил: — Сын мой, это китайский принц, и я перед ним преклоняюсь. Это Цинь Тянь, брат императора и несторианский христианский епископ Китая. Он оказал мне величайшую честь, приняв мое скромное гостеприимство, и мы с ним обсуждаем благополучие моих христианских братьев и подданных, живущих в моих владениях. Он мой почетный гость и будет присутствовать на свадьбе моей дочери.
Он низко склонил голову на грудь. Епископ ласково улыбнулся Темуджину, его желтое лицо осветилось подобно лучам греющего солнца, но он ничего не сказал. Темуджин не отрывал от него взгляда, его сердце вдруг начало сильнее биться из-за не испытанных прежде эмоций, и он не мог понять — по душе это ему или нет.
Поэтому ему стало неловко от того, что он так таращился на старца. Он перевел взгляд, который упал на пустую стену, где висел великолепный золотой крест с камнями, который он уже видел в шатре Тогрул-хана. Конечно, в комнате уже не было мусульманских символов веры.
Темуджин заметил:
— Среди моих людей много христиан.
И тут заговорил епископ, его голос был тихим и нежным, как музыка:
— Сын мой, ты не мешаешь им исповедовать свою веру?
Темуджин слегка нахмурился:
— Зачем я стану это делать? Я требую, чтобы каждый человек прежде всего служил мне. Раньше, чем остальным людям и другим богам.
Лицо епископа стало грустным, но его глаза оставались серьезными и спокойными, и он смотрел прямо в лицо Темуджину.
— Прежде всего, люди должны служить Богу, искренне и верно. И только после этого они могут выполнять задания других людей.
Темуджину показались эти слова не очень ясными, он задумался, а епископ продолжил:
— Среди твоих людей есть христианский священник?
— Нет, наверно, нет. Мои христиане не очень верующие люди. Они присутствуют при жертвоприношениях, хотя мне известно, что их вера осуждает жертвоприношения. Если это так, то мне кажется, что они хитро скрывают свое неприятие жертвоприношений. — Он рассмеялся. Талиф с дамой присоединились к нему. Тогрул-хан сделал вид, что ему это неприятно, и поджал строго губы. Азара не сводила взгляд с Темуджина и ничего не слышала. Она упивалась его голосом.
Темуджин внезапно вспомнил, что этот епископ представлял правителей великой империи. Он перестал смеяться, и ему стало неудобно. Его поразило, что такой великий человек оказался в таком обществе, он даже начал сомневаться в том, что старик был настоящим священником, и внимательно посмотрел на него. Епископ не улыбался, а, казалось, о чем-то задумался.
Темуджину больше не хотелось разгадывать загадок, и он уставился на Азару. Они смотрели один на другого так, словно находились на огромном расстоянии, но в то же самое время были так близко, что могли слышать биение сердец друг друга. В комнате и во всем мире больше никого не существовало. Глаза у Азары были распахнуты, и казалось, что она молча с мольбой обращалась к Темуджину за помощью.
Руки у девушки трепетали, будто она желала заключить Темуджина в объятия, а губы дрожали в безмолвном крике. Перед Темуджином предстала страдающая женщина, полная отчаяния, звавшая своего возлюбленного и верившая, что он ее не бросит и не предаст.
Лицо Темуджина стало мрачным, ноздри раздувались. По телу пробежал призыв, и его ум откликнулся на него. Он прямо взглянул Азаре в глаза, давая ей обещание и уверяя, что его любовь станет для девушки мечом и щитом и что их сердца никто и ничто не сможет разлучить. У Темуджина заблестели глаза, и Азара уловила изменение в его отношении, она успокоилась.
Жена Талифа заметила обмен молчаливыми посланиями между красавицей сестрой ее мужа и диким варваром пустынь. Сначала в ее глазах загорелся злобный огонь ревности, но она его притушила. Женщина зло улыбнулась и из-под черных ресниц взглянула на Тогрул-хана, а потом на мужа. Она широко улыбалась, как маленькое хищное животное, ее душили смех и злоба.
Тем временем слуги начали подавать праздничные яства: молодого ягненка в пряном соусе; нежные тушки птиц, плавающие в жирных сливках; хлеб, белизной могущий спорить с молоком. Слуги подносили блюда с фигами и финиками, золотой мед, печености с миндалем и пряностями, чаши с фруктами и кувшины пряного вина и горьких крепких турецких настоек. Темуджин привык есть жесткую вареную баранину или конину, вареное или пожаренное просо и еще кислый кумыс, поэтому приналег на пищу. Он пытался себя успокоить, думая о том, что наездники степей и пустынь никогда не смогли бы выжить при такой вкусной и нежной пище, подходящей только для женщин, поэтов и евнухов. В нем говорил здравый смысл и обычная зависть нищего к богатым изнеженным людям.
Как всегда, Темуджин много пил. Ему казалось, что холодное вино сможет притушить его дикое возбуждение, восторг и страсть, угрожавшую покинуть его плоть и зажечь вокруг всех и вся. Он ощущал дикое биение сердца, а пульс, казалось, пел у него в висках и в венах на шее. Но вино не остудило его чувств. Оно их только сильнее подогрело. Вокруг все плавало в неясном свете, и над головой прекрасной Азары начал высвечиваться золотистый нимб, а ее черные глаза светились нежной страстью. Темуджин ощущал прежнюю опьяняющую уверенность, что Вселенная находится у него в руках, и он сам стал выше любой далекой звезды, и все тайны небес и земли ему известны. Он — непобедим, всемогущ, и его одеждами служат сила и ужас.
Видимо, что-то в нем изменилось, и его мысли отражались в его ярком и немного безумном взгляде. Талиф ненавидел его, но продолжал хитро улыбаться; он желал унизить Темуджина и представить его перед своим отцом, Азарой и женой как хвастливого и невежественного варвара, которого должно раздавить изящным каблуком, подобно ядовитой гадине. Злобная улыбка не покидала его лица, но Талиф пришел в ужас, будто он безуспешно пытается пробраться сквозь чащу страшных сновидений. Молодой монгол, сидящий на диване в выданной ему из милости одежде, был великолепен, и он устрашал присутствующих, это было видно даже завидующему ему смертельному врагу.
