— О разном. Записываю свои мысли, чувства. Какие-то события, которые мне хотелось бы сохранить в памяти. И просто всякую ерунду, которую хочется выпустить из себя.
— Что ж, это не плохо. Это даже своего рода терапия.
— Учтите, — врач строго посмотрел на меня, вручая мне мою драгоценность ноут, — ваше состояние сейчас стабилизировалось, даже наметились улучшения, и мне не хотелось бы, чтобы весь этот успех пропал даром! Поэтому думайте, прежде чем что-то сделать.
Какая глупость! Если бы когда-то в своей жизни я умела думать, я не вела бы дневник. И вот (наконец — то) меня оставили с моей драгоценностью, и я сижу возле окна в комнате, ставшей моей тюрьмой, и чувствую себя такой счастливой, как не чувствовала с начала зимы! Может, написать книгу? Нет, это плохая идея. Какая книга, если я не могу разобраться в себе? Интересно, станет ли цениться книга пациентки сумасшедшего дома, написанная за решеткой (хоть и больничной решеткой)? Я не знаю. Смех, да и только. За коном (я уже не обращаю внимание на густую решетку, сквозь которую почти не видно неба) начинается весна. Я вижу тонкую ветку чахлого дерева, на ней распускаются почки. Маленькие зеленые листья — символ возрождения жизни. Может быть, и я буду жить? Я смотрю на ветку, и я уже не так одинока — есть хоть что-то живое, настоящее, посреди окружающей меня безнадежной тюрьмы. Впрочем, нет — я уже не чувствую безнадежность! Эта тюрьма становится даже пристанищем — я чувствую спокойствие, уже могу ровно дышать, и это очень хорошо.
О чем писать? Здесь очень тихо. Ри приезжает ко мне почти каждый день. Меня не выпускают из комнаты. К концу месяца врач обещал мне электронный браслет контроля (такие, какие используются зарубежом) и я смогу ходить по территории больницы и даже выходить в сад. А пока мне запрещено это делать. Меня боятся выпускать. День за днем я изучаю спартанскую обстановку этой убогой комнаты — единственное, что осталось от окружающего мира, обнесенного теперь для меня высоченной стеной. Железная койка привинчена к полу. По бокам — железные отверстия для ремней, крепящих руки и ноги в момент припадков. У меня припадков не бывает, поэтому с моей кровати ремни сняли, оставив лишь эти жуткие металлические остовы, на которые я стараюсь не смотреть. Табуретка возле стены тоже привинчена к полу, а вот вторая, возле окна, свободно стоит на полу. Мне поставили ее потому, что я не буйная. Со дня моего приезда сюда я еще не набросилась ни на кого.
Я поставила ноут на окно, и сижу на этой освобожденной табуретке. Табуретка более свободна, чем я. Так очень неудобно, но я не поменялась бы своим местом ни с кем. Железная дверь (вход) всегда заперта. В ней есть маленькое окошечко, которое постоянно открыто. Сквозь это окно санитары все время наблюдают за мной. Слева от двери входа — небольшое углубление, тесная ниша. В ней — умывальник, унитаз и душ. Двери нет. Все это открыто. Но по сравнению с камерой СИЗО — просто пятизвездочный отель. Все время есть и горячая, и холодная вода, и я могу принимать душ столько, сколько хочу. Иногда я забираюсь под душ по пять раз в день — просто от тоски. Но водные процедуры — тоже часть лечения. Считается, что они идут мне на пользу.
Самым первым, что поразило меня здесь (как только сознание нормализовалось и закончился бред) была тишина — такая тишина, которую я не слышала никогда в жизни! Просто удивительная пустота, в которой нет ничего. Говорят, тишина — бальзам для израненных нервов. Я ощущаю это на себе. Ри сказала, что как только меня перевезли в эту больницу из тюрьмы, мне сделали какую-то операцию (я ничего из этого не помню). Теперь я чувствую себя лучше, постепенно стала набирать вес и уже вешу 47 килограмм. Ри сказала, что, когда меня привезли, я весила 39 килограммов и что повергла этим весом в шок всех врачей. Не знаю, что со мной было (не помню), но сейчас я чувствую себя намного лучше, чем раньше.
Ко мне вернулась ясность мыслей, которой в последнее время у меня не было. Я спокойно общаюсь с сестрой и очень рада, когда она приходит ко мне. По правде говоря. Ри — единственная, кто ко мне приходит. Больше ко мне не приходит никто. Я просто потрясена, пытаюсь забыть и не могу — как Женя мог ко мне не прийти? Как он мог не прийти ко мне в больницу, зная, что со мной случилась беда? Почему Женя не пришел? Неужели он никогда сюда не приедет? Неужели правда мои страшные предположения, и он действительно меня не любит? Это невероятно! Он любит меня, я знаю… Почему же он не пришел? Может, просто не знает, что случилось со мной? Я попросила Ри съездить к Жене домой, сказать, что со мной случилась беда и попросить его приехать. Ри повела себя очень странно — как-то ненормально посмотрела на меня, потом переспросила:
— К какому Жене?
— К моему Жене! Евгению Сваранжи! Что с тобой?
— Ничего…. Я… хорошо, я поеду…
— Скажи, чтобы он приехал, ладно? Он же не может бросить меня здесь!
Ри переменилась в лице, потом зачем-то позвала врача, мне сделали укол, и я проснулась только на следующее утро. С тех пор прошла уже неделя, а Жени все нет. Одно из двух: либо Ри к нему не поехала, либо он меня разлюбил. Что ж, если он разлюбил меня, придется принять это, как должное, и постараться дальше с этим жить.
Кроме посещений Ри, у меня есть еще одна новость. Я чувствую, что должна что-то вспомнить. Вспомнить что-то жизненно важное — но я не знаю, с чего начать. Это странное состояние приходит ко мне по ночам. Я просыпаюсь посреди ночи, сажусь на своей железной койке и думаю, думаю без конца! Думаю о том, что должна вспомнить важное, но не могу. И в последнее время, если честно, это удручает меня больше всего. Я даже не знаю, с чем это связано-с Ри, с Женей, со мной? Врач говорит, что память вернется ко мне со временем. Остается надеяться, что это действительно так.
68
В кабинете главврача частного санатория с психиатрическим уклоном сидели двое. Сам главврач — молодой, предприимчивый бизнесмен лет 35 — ти (больше похожий на бизнесмена, чем на врача — бритый, нагловатый, весь в золоте и очень вульгарный) и молодая темноволосая женщина с короткой стрижкой в модном брючном костюме из леопардовой кожи, стоящем целое состояние. Беседа была дружеской: собеседники сидели в кожаных креслах мягкого уголка, на столике перед ними возвышались чашки с дымящимся кофе, ваза с бананами и апельсинами и две тарелки с бутербродами с колбасой салями и с бисквитами. Собеседники пили кофе и беседовали самым дружеским образом.
В окно кабинета открывался изумительный пейзаж. Расположенный в Подмосковье, санаторий находился в удивительном по красоте сосновом бору, посреди которого было голубое озеро. Красота природы завораживала, создавая удивительную атмосферу спокойствия. Санаторий пользовался большой известностью в определенных кругах. Сюда помещали тех, кого желали сплавить со своих глаз — желательно подальше и подольше. Богатые детки вышвыривали сюда своих родителей — ставших бесполезными стариками, полупарализованных от инсульта, с шамкающим слюнявым ртом, родителей, ставших для своих поганых деток бесполезной обузой. Сюда богачи — родители помещали своих чад — наркоманов, молодых людей, которым все в теле и голове выжгли дорогие наркотики элитных ночных клубов.
Сюда 50 — летние мужья, желающие жениться на 18 — летних сучках, со всех стран бывшего СССР приехавших в Москву, чтобы заарканить богатого жениха, помещали своих 50 — летних, ставших уже бесполезными, жен — со старческими морщинами, здоровьем, испорченным от родов, весом в 80 килограмм и расплывшимся по телу целлюлитом. Словом, это было место, где любой обладающий деньгами поддонок мог осуществить самую поганую фантазию, абсолютно законным образом вышвырнув со своих глаз сына, жену, отца или мать как сгнившую, не нужную половую тряпку. Впрочем, в такое место попадали не только супруги, дети или родители, но и близкие родственники. У женщины в леопардовом костюме (гламурной красавицы современного мегаполиса) в этом притоне находилась сестра, Нина.
В связи с заметным улучшением Нину перевели в более просторную, удобную, хорошо обставленную комнату на 2 этаже — с ванной и балконом. Ей было разрешено гулять в парке (в сосновом лесу, окружающем санаторий), два раза в день, и три раза в неделю смотреть телевизор. Дела девушки шли на поправку. Впрочем, не в первый раз в стенах этой закрытой лечебницы принимали бывшую фотомодель, у которой от постоянных голодовок и наркотиков поехала крыша. Несмотря на гнусную цель этого заведения, в нем был отличный, высокопрофессиональный медицинский персонал и самые лучшие врачи, при случае способные провести даже сложную операцию.
Выпив кофе до дна и закурив сигарету, дама вернулась к предмету разговора, постаравшись сосредоточить на собеседнике абсолютно все свое внимание.
— Доктор, я очень сильно волнуюсь. Моя сестра испытывает огромную склонность к самоубийству!
