Вопросы быта интересовали их прежде всего — получается, в этом инженеры человеческих душ ничем не отличались от просто инженеров.
В то время творческие союзы находились под тотальным финансовым контролем со стороны финансовых ведомств СССР и РСФСР.
Автор книги “Повседневная жизнь…” пишет: “Может быть, в этом и следует искать главную причину того, что Союз Советских Писателей быстро превратился в обычную бюрократическую организацию с материально-бытовым уклоном. <...> У многих литераторов появилась возможность не только выдвинуться в литературной среде, но и сделать бюрократическую карьеру”. А дальше приводятся размеры должностных окладов работников Литфонда в 1935 году: директор получал 750 руб., его заместитель — 500, секретарь правления СП — 300. Для сравнения: средняя зарплата в крупной промышленности в этот период составляла 194 руб. в месяц, в госучреждениях — 212, в общественных организациях — 255.
“Важнейшим политическим итогом [съезда], — полагает В. Антипина, — явилось то, что власть смогла утвердить обывателя в мысли о безусловном единстве советских литераторов. Забота о них была продемонстрирована со всей широтой...”
Литература и жизнь. В обеих книгах богато представлен тот бытовой, исторический, политический контекст, в котором советские писатели (как и все советские люди) жили и работали. А черты времени были, например, такие:
30 января 1922 года Политбюро принимает постановление “О печатании сообщений из голодных мест о „людоедстве””. Постановили: “Прекратить печатание рассказов о всяком „людоедстве”. Секретарь ЦК В. Молотов”. За месяц до этого решения в Москву из Самары поступила шифровка о случаях людоедства в губернии: “Женщина зарезала свою дочь, часть съела”, “людоеды агрессивны” и т. д. Обсуждение; мнения разделились, мнение Троцкого, мнение Сталина. Итоговое решение Политбюро приняло формулировку Калинина: “Не судить, а изолировать как больных, без суда”. В апреле 1922-го Политбюро рассматривало вопрос о лозунгах к празднованию 1 Мая. Один из лозунгов был таким: “Не тот людоед, кто людей, обезумев от голода, ест, — тот людоед, кто не отдает голодным церковных ценностей”.
В Политбюро — об объявлениях в газете “Известия” (10 августа 1922 года).
“На первой странице „Известий ВЦИК”, которые являются официальным органом правительства, неизменно красуются объявления „вина”, „бега”, „гоп-са-са” и т. п. Полагаю, что любая степень коммерциализации советского центрального органа должна оставлять достаточную дистанцию между программной статьей официоза пролетарского правительства и программой московских увеселений, предлагаю обязать „Известия” снять все коммерческие объявления с первой страницы”.
Политбюро поддержало это обращение. Вопрос о коммерциализации советской печати рассматривался неоднократно. Нарком внутренних дел обращался в Политбюро с протестом против разгула нэпманской пропаганды и приложил к своей записке объявление, напечатанное одним из питерских казино: “Администрация казино <…> просит вас пожаловать в субботу, сего 27 мая, в 6 часов вечера на банкет по случаю открытия казино. В Зимнем саду, организованном по типу европейских Казино, будет происходить игра в рулетку, макао, баккара и железную дорогу. При казино первоклассный буфет ресторана „Донон”. Кабинеты, биллиарды, вино. Оригинальное германское пиво. Дирекция”.
Впечатляет размах, с которым было поставлено дело фальсификации истории и дезинформации в СССР и за его пределами. Казалось, нет такой стороны жизни, которую бы не затронули эти процессы.
Приводятся документы о том, как пытались сначала подкупить, а когда это не удалось, то бойкотировать и в конце концов ликвидировать издательство Гржебина.
Фальсифицировалась экономическая история: “дело ЦУНХУ” (Центральное управление народно-хозяйственного учета), запрет на публикацию реальных цифр, отражающих состояние советской экономики.
О постановке дела дезинформации. ГПУ попросило Политбюро дать свое принципиальное согласие на ведение дезинформационной работы. Было предложено создать бюро из представителей Разведупра, НКИД и ГПУ, в задачи которого должно было входить “составление и техническое изготовление целого ряда ложных сведений и документов, дающих неправильное представление противникам о внутреннем положении России, об организации и состоянии Красной Армии, о политической работе, о руководящих партийных и советских органах <...> и т. д.”, а также “разработка ряда статей и заметок для периодической прессы, подготовляющих почву для выпуска в обращение разного рода фиктивных материалов”. Политбюро утвердило решение “О дезинформации”.
Вот в своем роде замечательный документ:
“Мехлис — Сталину. Сообщение корреспондента „Правды” из Лондона о Геринге 2 марта 1933 года.
„Дейли геральд” печатает на первой странице любопытное сообщение своего стокгольмского корреспондента о том, что в бытность в Швеции Геринг содержался там длительное время сперва в частной больнице для умалишенных, а потом в коммунальном сумасшедшем доме.
„Я видел, — пишет корреспондент, — фотографию регистрационной карточки из архива стокгольмского сумасшедшего дома, показывающую, что капитан Вильгельм Герман Геринг был по приказу полиции отвезен в сумасшедший дом в больничной карете 1 сентября 1925 г. и содержался там до 29 ноября 1925 г. Перед тем, как быть перевезенным в коммунальный сумасшедший дом в Лангборо, он подвергался уходу в одной стокгольмской частной больнице. Там главная сестра больницы сообщила мне, что он стал таким опасным и угрожающим, что не мог быть оставлен в больнице, и они были вынуждены отправить его в сумасшедший дом.
Из хорошо осведомленных источников я узнал, что, находясь в сумасшедшем доме в Лангборо, Геринг схватил железный прут и нанес страшный удар одному из служителей.
По другим сообщениям, он был сперва помещен в частную больницу, потому что начал стрелять из револьвера на одной стокгольмской улице.
Геринг стал наркоманом в течение войны, когда являлся членом известной воздушной эскадрильи Рихтгофена. Сообщают, что он подделывал врачебные рецепты, чтобы получать наркотики, и что его лечили в качестве наркомана в одной стокгольмской больнице вплоть до 1927 г.””.
Резолюция Сталина: “Не печатать”.
Непонятно, почему Сталин так решил. Потому что это, по его мнению, неуместная правда? Или вранье? Или источник его не устроил?
Перекраивалось не только прошлое, но и вся современность преподносилась современникам в совершенно искаженном виде.
Но это дела государственные, внешнеполитические. А вот как выглядели успехи социалистического строительства на местах (из записки уполномоченного КПК по Челябинской области о положении дел в уральских молодежных общежитиях): “Вождей т. Сталина, т. Кагановича, т. Молотова, т. Орджоникидзе не знают. В кино за 1936 г. ни разу не были, на постановки тоже не ходят, газет не читают. <…> Рабочий клуб закрыт, молодежь ходит с гармоникой по поселку и поет похабные песни. Современных песен молодежь не поет”. “В Верхнеуральске пропускная способность культуручреждений театр-кино в январе 1937 г. выразилась в количестве 8618 человек, на сумму 13 442 руб., а продажа алкогольных напитков, табаку и папирос в этом же месяце выразилась в сумме — 168 925 руб. <…> 300 человек в комсомольской организации, а в библиотеке числится 8 человек <...>. Отдельные комсомолки на глазах райкома комсомола разлагаются. Комсомолка и инструктор по дошкольному воспитанию вбежала в дежурный магазин и требовала вина: „если не верите в возврате денег, я заложу комсомольский билет”” и т. д.
Пастернак написал в каком-то письме: “Не надо утешать себя неправотой времени…” Советские писатели выглядят в своем времени… так себе они выглядят, что и говорить. Аппаратчик Гронский, которого поставили курировать творческую интеллигенцию, жаловался на сов. писателей Сталину: “…Все они грызутся между собою, интригуют, сплетничают, льстят, пытаются сколотить в своих интересах всякого рода беспринципные группы и группочки. <...> Как видите, Иосиф Виссарионович, работать в этой склочной обстановке довольно тяжело”. Кроме того, сетовал Гронский, они сильно пьют, ведут аморальный образ жизни, сплетничают на каждом шагу. И еще пишут доносы друг на друга (“Гронский — Сталину о пьянках и других нездоровых явлениях в среде творческой интеллигенции”, 1933).
Жаль, что не у многих будет возможность прочесть эти книги. Тираж “Повседневной жизни…” — 5000 экземпляров. Еще обиднее за “Большую цензуру”: ее тираж — 3000. Как досадно, что на нее не обратили (и можно быть уверенным, что никогда не обратят!) внимания в Министерстве образования. Пока ведутся баталии, как именно преподавать школьникам и студентам историю прошедшего столетия (и какую историю! и какого столетия!), — взять бы да издать эту книгу тиражом в несколько сотен тысяч экземпляров. По-хорошему, такая книга должна быть в домашней библиотеке каждого студента-гуманитария: ведь это — готовая хрестоматия по социально-политической истории ХХ века.
