но только с согласия дерева, иначе он становится ядовитым. Оно преподает урок. Люди не всегда могут просто взять то, что им не принадлежит. – Она перевела взгляд с Коффи на Экона. – Как давно она съела плод?
– Вчера днем. – Он помедлил, потом добавил: – У нее есть… способности. Она может…
– Я знаю, что она такое. – Старуха цокнула языком, качая головой. – Но когда дело доходит до таких вещей, как дерево умлеби, это не важно – ему все равно, кого отравлять. Удивительно, что она до сих пор жива, хотя у нее осталось всего несколько часов.
Экон напрягся:
– И это никак не остановить?
Женщина сжала губы, задумавшись.
– Может быть, есть один способ, но он не надежный.
– Пожалуйста. – Экон обнаружил, что едва выговаривает слова. Коффи не должна умереть в этих джунглях, как папа. Он этого не допустит. – Пожалуйста, можете попытаться?
Прошло несколько секунд. Женщина кивнула, а потом посмотрела Экону в глаза:
– Идем со мной.
Глава 21. Кровь, кость и душа
Коффи открыла глаза, только когда услышала треск.
Сначала она подумала, что этот звук – часть ее сна, еще одна нелогичная частица того оцепенения, в котором она находилась. Но нет – чем дольше она прислушивалась, тем больше росла уверенность. Этот треск и то, что его вызывало, не было плодом ее воображения. Она приподнялась на локтях и тут же об этом пожалела.
Как только Коффи пошевелилась, острая боль заполнила живот, непростительная, будто в ее внутренности вонзился кинжал ханджари. Она заметила рядом какое-то движение, и с губ сорвался всхлип боли. Она вздрогнула. Она была не одна.
– Вот.
Пожилая женщина, которую она никогда раньше не видела, хромая, подошла к ней с другой стороны хижины. На ней была скромная черная туника и такая же черная повязка на голове. Без лишних слов она вложила в ладони тыквенную бутыль:
– Пей.
Коффи даже не подумала возражать. На самом деле в ту же минуту, когда ее ладони ощутили твердую поверхность тыквы и она услышала восхитительный плеск внутри, ее рот стал сухим, как бумага. Она никогда в жизни не чувствовала такой жажды. Боль в животе притихла, когда она поднесла бутыль к губам, и стала еще слабее, когда она сделала несколько глотков. Она с облегчением вздохнула.
– Спасибо, – сказала она. – Я очень благодарна.
Старуха повернулась к ней спиной, но Коффи по-прежнему слышала напряжение в ее голосе.
– Рано благодарить, девочка. Нужно действовать быстро, если ты хочешь выжить.
Что? Коффи не понимала, о чем речь. Она сделала еще один большой глоток.
– О чем вы? – смущенно спросила она. – Мне уже лучше. Эта вода…
– Просто временное средство. – Старуха по-прежнему не смотрела на нее, и Коффи наконец увидела источник шума. Старуха трясла маленький джутовый мешочек, изо всех сил сжимая его в кулаке. – Твой друг поступил правильно, принеся тебя сюда, но, как я сказала и ему, ты очень больна. Эта вода не излечит истинную болезнь.
Истинную?.. Затем, словно слова помогли чему-то проявиться, Коффи ощутила это. Голова начала безжалостно болеть. По сравнению с этим острая боль в животе показалась пустяком. Бутылка выпала у нее из руки, и Коффи скорчилась от боли, но старуха с удивительной скоростью снова оказалась рядом с ней и помогла выпрямиться. В ее глазах читалась мольба.
– Держись, девочка, – прошептала она. – Продержись еще немного. Они идут.
Они? Несмотря на боль, Коффи подумала о том, что эти слова прозвучали странно. Женщина поддерживала ее еще секунду, а потом снова занялась своим мешочком, и когда она отвлеклась, Коффи впервые осмотрелась. Хижина была больше и намного лучше обставлена, чем любое из жилищ в Ночном зоопарке. Все саманные кирпичи были правильной формы, уложены почти идеально, а черно-бело-зеленый ковер, на котором она лежала, был даже более тонкой работы, чем те, что были у Бааза. Это было безусловно прекрасное место, но… Она задумалась о словах старухи.
Они идут.
– Кто… идет? – Слова Коффи прозвучали менее внятно, чем ей хотелось бы, а картинка перед глазами начала крениться и расплываться. По краям поля зрения собиралась черная муть, так что разглядеть что-то становилось все труднее. Словно глядя сквозь тоннель, она наблюдала, как старая женщина снова подошла к ней и села прямо напротив, скрестив ноги, – на этот раз у нее между коленями была большая черная миска. Коффи с любопытством немного наклонилась вперед, чтобы посмотреть, что внутри, и от увиденного волоски у нее на руках встали дыбом.
– Это?..
– Руку. – Женщина даже не взглянула на кучку костей. Она не отводила взгляда от Коффи. – Давай.
Коффи инстинктивно отшатнулась, но движение оказалось слишком быстрым. Головокружение усилилось десятикратно, когда она прижала к груди левую руку – ту, на которой была метка рождения.
– Зачем?
На этот раз на лице старухи промелькнуло отчетливое нетерпение.
– Если хочешь жить, – предостерегающе сказала она, – ты это сделаешь.
Если хочешь жить. Простые слова, но они напомнили Коффи о чем-то давнем. Еще раз с трудом вдохнув, она вспомнила другой день и другую хижину. Та была совсем не такая – маленькая, темная, грязная. И шорох не наполнял ее земляные стены, вместо этого звучали кашель, хрипы, стоны боли. Лазарет Ночного зоопарка, куда Бааз отсылал больных и раненых смотрителей. Коффи помнила грубые лежанки из старого сена, расположенные вплотную друг к другу, чтобы поместилось как можно больше людей, страдавших от одного и того же вируса, который разносили москиты. Она помнила, как исхудавший папа лежал на одной из них, как его лоб блестел от пота, а лихорадка пожирала то, что осталось от тела. Мама не плакала в тот день, когда папа умер, но Коффи все равно помнила выражение, мимолетно промелькнувшее на ее лице. Это было выражение агонии, невыносимой боли. Воспоминание об этом мгновении пугало ее, когда она была маленькой, преследовало ее, и она никогда не хотела бы видеть его снова. В ее груди нарастала решительность.
Если ты хочешь жить.
Она не станет человеком, из-за которого мама снова ощутит эту боль. Ей нужно это пережить, вернуться домой к матери и Джабиру, и она сделает для этого все что угодно. Она подождала еще мгновение, а затем снова посмотрела в глаза старухе:
– Ладно. Хорошо.
Она вытянула руку, но слишком медленно. Словно змея, которая бросается на добычу, старуха схватила ее узловатыми ладонями, и Коффи заметила лезвие, когда было уже поздно. Она вскрикнула, когда боль пронзила место как раз над меткой рождения, и тошнота подступила к горлу, когда старуха повернула ее руку, держа
