– Как это куда? Мы идем к моему бывшему мужу Али.
– Я много наслышан о суровом характере Али, – смутился я, – и меньше всего мне хочется появляться у него дома в такое позднее время, да еще с дамой его сердца.
– Не надо громких слов, – отрезала Гиацинта.
– Гнев восточного человека непредсказуем, – заявил я и остановился.
– Не бойся, он не отрежет тебе голову, – рассмеялась она. – Наша совместная жизнь давно закончилась.
Мы долго ехали в метро, пока не оказались где-то на окраине Москвы. Мое настроение совсем упало; я шел по перрону и уже размышлял о том, как буду выкручиваться из нелепой ситуации. Вдруг от толпы отделилась странная фигура, похожая на длинный циркуль в куртке, и направилась в нашу сторону прыгающей походкой.
– Мяу, – крикнул он в самое ухо моей спутнице, – пойдем ко мне домой, я тебя приглашаю от всей души.
– Видишь, Сахарный, я одна к тебе не пойду, со мной молодой человек.
– Да брось ты эту лимиту в метро, – ухмыльнулся он.
– Нет, Сахарный, я больше о тебе не буду заботиться – ступай своей дорогой.
Сахарный мяукнул на все метро и большими прыжками удалился.
– А я уж подумал, вы меня бросите, – произнес я.
– Это вы все меня когда-нибудь бросите, – возмутилась Гиацинта, – я же никого не предаю.
Не успели мы подняться по эскалатору, как возле нас раздалось громкое мяуканье.
– Я согласен взять вас двоих, – склоняясь перед дамой, как на шарнирах, объявил Сахарный, – только этого молодца мы положим на половичке у порога.
"Лучше половичок Сахарного, чем кинжал Али", – облегченно подумал я и, успокоившись, пошел следом за ними через пустырь, напрямик, по дорожке, сокращающей людям путь от спальни до работы и обратно.
К полуночи мы вошли в уютную квартирку. На полу лежали мягкие ковры, окно закрывали бархатные шторы, комната была чистой и тихой. К моему удивлению, Сахарный быстро приготовил ужин, накрыл на стол и достал бутылку дорогого красного вина. Разлив вино по бокалам, он нагло уставился на меня бесцветными глазами:
– А теперь, дорогая Гиацинта, расскажи, – произнес он, потирая руки, – на каком вокзале ты подобрала этого подозрительного типа?
– Он мне достался в подарочек от Джи, – ответила она и, взяв серебряный нож, стала разрезать бифштекс на тарелке с танцующими нимфами.
– И что же ты собираешься с ним делать? – удивленно спросил он.
– Так тебе все сразу и скажи.
– А ты зачем по земле-то бродишь? – обратился ко мне Сахарный.
– Как бы это смешно для тебя ни звучало, стремлюсь к Просветлению, – ответил я.
– И этот туда же! – рассмеялся он. – Тебе, видать, на земле плохо живется, вот ты и заладил о Просветлении. Думаешь сразу в рай просочиться? Нет, дорогой, вначале ты уж на земле намучайся, настрадайся, а потом и на небо заглядывайся. А то вишь какой, молоко на губах не просохло, а все туда же, где великие обитают…
– Что это ты так засуетился? – поинтересовалась Гиацинта.
– У тебя, что ли, в кармане ключи от райских врат?
– А изучал ли ты труд Ницше "Так говорил Заратустра", – обратился ко мне Сахарный. – Там указан Путь Великих Героев.
– Меня больше привлекают восточные школы.
– А, нам попался представитель йоги, любитель стоять на голове. И ты надеешься, задирая ноги, оказаться на небесах? – рассмеялся Сахарный.
– Нет, я думаю, госпожа Гиацинта поможет мне в этом.
– Если она и приведет тебя куда-либо, так только не на небеса.
– Ты что-то слишком разболтался, – вспыхнула Гиацинта. – Не пора ли нам лечь спать, часы показывают три ночи.
– Тебе, Гиацинта, я предлагаю лечь со мной на диване, а доброго молодца положить в коридоре у двери. Если он собрался идти к Просветлению, то пусть сразу привыкает к трудностям.
– Сахарный, ты становишься приторным, – гневно ответила Гиацинта.
– А, – закричал Сахарный и забегал по кухне, – я знаю, ты хочешь лечь на моем мягком диванчике с проходимцем от эзотеризма!
– Перестань буйствовать, – вспыхнула она, – я лягу на диване, мой спутник на ковре, а ты в своем доме сможешь найти себе место.
– Мой дом специально не приспособлен для гостей, – позеленел от негодования Сахарный.
Пока я наслаждался горячим душем, все спальные места оказались занятыми. Гордость не позволяла лечь на пороге. Я вышел на кухню, сел на пошатывающийся стул и открыл записи бесед с Джи: мне было крайне необходимо поддержать себя импульсом Луча.
"Многие формы мистицизма на Западе носят мифический характер. Живя в богатых виллах Лондона и Парижа, эти мистики все равно не могут проникнуть в высшие сферы. Для этого нужны особые качества и обстоятельства, которые нельзя записать и сфотографировать, ибо они всегда меняются, являясь живыми субстанциями.
Невозможно научиться летать в тонких эфирных сферах, будучи загрязненным. Можно, конечно, нарастить искусственные крылья, но это временное удовольствие вам дорого обойдется.
Вы с Петровичем находитесь в оранжерейных условиях космического Луча, поэтому с вами происходит чудо: масса совпадений, внутренних допингов и неожиданного везения.
И вы в точности отражаете притчу о хромом и слепом, которые дойдут, только будучи вместе. Если будете постоянно выяснять отношения, то никогда не удержитесь на Пути. Вам надо идти вместе".
После прочтения этой фразы мое возмущение достигло наивысшей степени, ибо я никак не мог понять, почему Джи навязывает мне общество вредоносного Петровича – разве мало на свете других, приличных попутчиков?
"Если поместить абсурд и нелепость Петровича в определенную ситуацию, то с его помощью можно отыскать иголку в стоге сена. Попробуй использовать его странные качества в положительном аспекте. Как Санчо Панса поддерживал Дон-Кихо-та, а Ламме Гудзак – Уленшпигеля, так и он всегда будет поддерживать тебя, если ты научишься обращаться с ним. Один ты не справишься с поставленной задачей. В каждом из вас должен присутствовать элемент безумия, а с другой стороны – момент волевого рационального подхода".
Я закрыл дневник и попробовал решить этот странный коан, который поставил передо мной Джи, да так ничего и не решив, заснул сидя на стуле. Очнулся от сильного грохота, когда оказался на полу, продрогший от холода и утренней промозглости. Возбужденный Сахарный выскочил в пижаме из комнаты и, схватившись за голову, нервно заорал:
– Опять привели человека, который развалил всю мою квартиру!
– Сейчас я прикреплю ножки обратно, – пролепетал я, покачиваясь со сна.
Сахарный вручил мне молоток и гвозди, и я, нелепо извиняясь, стал сонно сколачивать старинный стул, постоянно промахиваясь.
– Ты чего это ножки приколачиваешь вверх ногами? – возмущенно завопил он.
– Сахарный, какая тебе разница, на каком стуле читать Ницше? – произнесла Гиацинта. – Чини сам свою дряхлую мебель, нам пора уходить.
– Да это антикварная вещь!
– Небось, с помойки притащил, – усмехнулась она, – меня уж ты не проведешь. – Пойдем, Касьян, нас ждут важные дела.
Через несколько часов мы оказались за городом, где снегу было больше и ветер свободно гонял замысловатые искристые фантомы.
– Вот в этой избушке на куриных ножках я обитаю, – сообщила она, указывая на бревенчатый домик.
Он сразу понравился мне: похож был на ладную шкатулку, а вокруг застыли огромные сосны и березы, как будто он стоял в лесу.
– Я и мечтать не мог о такой роскоши, – восхищенно произнес я. – Жаль только, что не в центре Москвы.
Гиацинта, не раздеваясь из-за холода, села за стол и стала разглядывать свои белоснежные пальцы, а я следил за ней с тайным наслаждением. Наконец-то я остался с ней наедине и вдоволь мог любоваться длинными ресницами и сумеречным взглядом. Заметив это, она улыбнулась и вышла из комнаты.
Я затопил печь, и мы в полном молчании стали пить чай.
– К сожалению, мне надо отлучиться на несколько часов, – сказала Гиацинта. – А когда я вернусь, хотелось бы увидеть накрытый стол.
– О моя госпожа, – трогательно произнес я, – отныне я к вашим услугам.
– В этом у меня будет время убедиться, – сказала она и, бросив на меня обворожительный взгляд, вышла на улицу.
Я не спеша достал свой дневник, завернулся в огромный тулуп и стал описывать последние события, в надежде правильно их осознать.
"Я не совсем понимаю, в чем будет состоять обучение, – записал я, – и для чего Джи отдал меня на воспитание этой прелестной даме? Наверное, она будет говорить со мной о Просветлении. Поэтому мне с почтенной миной придется выслушивать скучнейшие разговоры о том, что нельзя выражать негативные эмоции, и с благостью взирать на небеса…"
Через некоторое время меня стало клонить ко сну: ночь, проведенная на антикварном стуле, стала сказываться на моем крепком организме. Скрипнула дверь, я проснулся. Гиацинта появилась на пороге, раскрасневшаяся от мороза, и, увидев мои заспанные глаза, воскликнула:
