В красивой гостиной, запертой со всех сторон, за самоваром сидели: Фекла Андреевна и Наташа, высокая брюнетка, с растрепанными черными кудрями и тревожным взглядом серых глаз, полных огня. Подле Наташи — сестра Майской, Софья Львовна, а рядом — ее жених. Насколько красива была Марья Львовна, настолько сестра ее была антипатична. Горбоносая, с острым подбородком и запавшими губами, она к тридцати годам обещала быть типичной «ведьмой». Лицо у нее было длинное, нежное и бледное. Хороши были только смело раскинутые черные брови, серые, как сталь, сверкавшие глаза и тень ресниц, падавшая на щеки. Что-то жуткое, что-то непреклонное было в ее взгляде и в линиях рта. Жених, техник Зейдеман, был тоже еврей, красавец-брюнет, румяный, с темной бородкой, с ласковыми смеющимися глазами. И портили его только толстые чувственные губы. Перед этими яркими лицами Бессонова казалась совершенно незначительной. Маленькая, хрупкая, белокурая, молчаливая и скромно одетая.
«Супруги Кувшиновы», как шутливо называли их, повенчались недавно и в тюрьме, что вызвало сенсацию. Катя Кувшинова, с высших курсов, попалась из-за жениха своего, студента-медика. Он просидел семь месяцев в одиночном заключении, был выпущен за недостатком улик, но в университет его уже не приняли. Год он учился за границей. Они обвенчались, чтоб иметь «на будущее время» свидание в тюрьме и чтобы ссылка, вообще, не разлучила их. Юные, счастливые, они, с их открытыми лицами, на всех, с кем сталкивались, производили бодрящее впечатление… Пропагандисты они были прекрасные. Он — к тому же очень начитанный человек. Она же, с своей юностью и мягкостью, имела большой успех среди рабочих, особенно среди женщин.
Заседание подходило к концу.
Потапов, обращаясь к Бессоновой, мягко и с заметным оттенком почтительности, спросил:
— Товарищ, что можете вы нам сообщить о вашей работе на заводе? (Он назвал одну из крупнейших фирм.)
Бессонова отделилась от спинки стула, и два пятна загорелись на скулах ее нежного, как у девочки, лица. Заговорила она ровно и отчетливо, каким-то детски звонким голоском. По ее мнению, почва на фабрике подготовлена. Пропаганда велась без перерыва. Восемьдесят человек — вполне сознательных, готовых примкнуть к движению. Весь курс прочтен. Большая нужда в литературе.
— Неужели восемьдесят? — усомнилась Софья Львовна.
— Восемьдесят два человека…
— Да знаете ли? Для такого чертова болота, как этот завод, это удивительно! — подхватил Зейдеман. — Я пробовал год назад там агитировать. Провалился. Насилу ноги унес… Помилуйте! У большинства там земля, домики. Дочки в гимназии учатся, жены в шляпах ходят. Буржуи!.. Им есть что терять, и нам трудновато рассчитывать на их поддержку.
— Видите ли, в чем дело, — перебила его Бессонова. — Война, разоряя другие заводы и выбрасывая на улицу сотни рабочих, здесь, напротив, усилила производство. Для беспрепятственного выполнения заказов администрации пришлось пригласить безработных с брянских и с сормовских заводов…
— Тэ… тэ… тэ… — пропел Потапов, покраснел от удовольствия и задергал бородку.
— Ваши, — кинула Майская Потапову с яркой улыбкой. Тот с комической важностью, дурачась, кивнул головой.
— Это был горючий материал, зажечь который ничего не стоило. Я только этим и объясняю свой успех…
— Вот она всегда так! Всегда она в стороне, а все делается само собой, — шепнула Наташе Фекла Андреевна.
В это время раздался звонок. Хозяйка прошла в переднюю.
— Фекла Андреевна здесь? — растерянно спросила Лиза.
— Вы — Лизавета Филипповна? — певуче протянула Майская. — Пожалуйте, пожалуйте!.. Мы вас давно поджидаем…
Выглянувшая Фекла Андреевна радостно пожала руку гостьи.
— Возьмите, — сконфуженно прошептала Лиза, передавая ей толстый пакет.
Майская знакомила Лизу с гостями, и она чувствовала, с каким любопытством глядят на нее.
— Свои, Николай Федорович!.. Идите! — крикнула хозяйка.
Лиза чуть не упала, когда поднялась портьера и из соседней комнаты вышел Потапов. Она надеялась видеть его у себя вечером. Но здесь, сейчас, при всех?!! Смущение Потапова было тоже так велико, что все это заметили. И тотчас десятки глаз с новым выражением устремились на Лизу.
Они подали друг другу руки, но как во сие, и даже не подняли ресниц. Странная тишина, томительная пауза, как бы удивление перед неожиданно обнаруженной тайной вдруг сменили оживленный говор. Понадобилась вся находчивость Майской, чтоб вернуть прежнее настроение.
— Мы сейчас кончим, Лизавета Филипповна, — мягко сказал Потапов, — будьте добры переждать… Ну, хоть вот тут, рядом… Вы позволите, Марья Львовна? Одну минуту, Лизавета Филипповна… Мы, кажется, кончили, господа? Или нет?
— Да, — раздался звонкий голосок Бессоновой, — я сделаю одно только заявление… И тогда можно кончить…
Майская приподняла портьеру, и обе они с, Лизой очутились в ее спальне. От гостиной отделял только тяжелый штофный занавес. Но каждое сказанное слово отчетливо долетало туда. Бессонова говорила:
— Ввиду того, что есть уже тревожные признаки… что меня подозревают в пропаганде на заводе, я просила бы присутствующего здесь члена комитета поручить мне работу в другом месте… И возможно скорее… пока я еще на свободе…
— Где же? — быстро спросил Потапов.
— Я хотела бы перейти в военную организацию… Тем более что прошлый год, живя на даче, я уже агитировала в этой среде… Без полномочий, на собственный страх и риск… Но комитету это известно.
В гостиной настала тишина. Лицо Потапова было задумчиво.
— Браво! — горячим шепотом сорвалось у Майской. — Вы слышали?.. Вы понимаете, на что она идет? Теперь, во время войны? — экспансивно спросила она, склоняясь над Лизой.
— Товарищ, — раздался мягкий голос Потапова. — Я передам вашу просьбу. Уверен, что она будет уважена.
«Такая маленькая, хрупкая, незаметная!..» Жгучая боль волной влилась в сердце Лизы и наполнила его до краев. Казалось, еще минута, и это сердце не выдержит… Ее чувство к Тобольцеву, Катя… «братцы», весь уклад их жизни… Эта новая мебель, о которой она столько грезила… До чего все это показалось ей бледным, диким, далеким!.. Она сильно побледнела.
— Вам дурно? Хотите воды? Снимите шляпу!
— В первый раз в жизни я слышу и вижу таких людей, — глухо сказала Лиза. — Не удивляйтесь, что я… так взволнована.
— О, в нашей партии их много! — убежденно воскликнула хозяйка. — Но, конечно, я не хочу умалять заслуг Бессоновой.
— Она — девушка?
— Нет, замужем. Он был ссыльный. Партия наша очень ценит его. Сейчас он заведует одним книжным складом.
— И дети есть у нее?
— Двое…
Лиза задумалась. Она до сих пор не могла понять психологии этих женщин. Сидеть в тюрьме, не знать, здоровы ли дети, живы ли? Не изменяет ли муж?.. «Другие души, другие!..»
— Пожалуйте чай пить, мы кончили, — сказала Софья Львовна резким горловым голосом, подымая портьеру и с порога любезно улыбаясь Лизе.
Среди разом вспыхнувшей товарищеской беседы Лиза молча делала свои наблюдения… «Наташа похожа на Захарет. Какие огненные глаза!.. А Софья Львовна некрасива. Но зато страшная сила в ее лице!.. Кувшиновы очаровательны, особенно она… Оба еще дети, а видно, что ничего не боятся…» Но от лица Бессоновой она буквально не могла оторвать глаз.
Зейдеман говорил о каких-то суммах, о концерте, прошедшем весной в Историческом музее.
— Мало! — перебила Софья Львовна. — На это не р-разъедешься!
— Я сейчас получила пять тысяч… Вот они! — Фекла Андреевна положила на стол толстый пакет.
Все поняли, но на Лизу не глядели. Потапов опять покраснел.
Лиза встала. У нее голова кружилась от массы впечатлений. Когда она прощалась с Потаповым, он шепнул ей:
— Я увижу вас вечером? — Она безмолвно опустила ресницы.
— Не отпущу вас, пока не стемнеет, — сказала ему Майская, когда Лиза уехала. — Нельзя так рисковать!.. Я и то дивлюсь, как вы сюда добрались?
— Теперь всю ночь светло, — засмеялся Кувшинов. — Плохое дело для вашего брата-нелегального… Хотите, обрею вас?
— Ни за что! — вдруг крикнул Потапов. — Ни за что!
Все расхохотались. Он тоже засмеялся.
— Каково кокетство! — удивлялась Майская. — Знает, что бородка идет к нему…
Потапов чувствовал, что краснеет. Ему было досадно.
— Неужели вы согласитесь попасться из-за какого-то вздора? — враждебно спросила Софья Львовна, и ее «р» так и раскатилось.
— Это дело мое, — угрюмо оборвал Потапов.
Все притихли и смутились. Но Потапов, заметив, что настроение «понизилось», добродушно стал рассказывать за поданным обедом о подробностях своего бегства из ссылки.
— Знаете, как брили меня тогда?.. Топором…
