Шагнул через порог, осмотрелся.
Я приложил палец к губам. Он заметил, еле заметно кивнул.
Исчез.
— Ананасана! Бана! Эвет! Басан!..
Пока я переглядывался с гостем, товарищ Дуглас уже лишился взрезанных скальпелем штанов. Затем пришел черед рубахи. Старичок с явным наслаждением растерзал ее в клочья, ухватил зубами отрезанный кусок воротника, зарычал, мотнул головой.
— Господин Зеро! Это же сумасшедший! — вновь послышалось из темноты. Я лишь пожал плечами. Кто из нас без недостатков?
Скальпель уступил место небольшому стеклянному флакону. Владелец халата, выплюнув забившую рот ткань, вцепился зубами в крышку. Та быстро поддалась, после чего старичок, намочив один из лоскутьев, принялся наносить на кожу висевшего странные неровные узоры. В воздухе запахло чем-то кислым и прелым.
— Ананасана! Ананасана!.. Вэ-че-ка!
Проведя особо изысканную линию, он отступил назад и внезапно запел хриплым фальцетом:
Sana sön sözüm,Son vedam!..Kim bilir belkiSonun günüm!
He прекращая петь, старичок, все так же хромая, подбежал к очагу, надел рукавицы и не без труда извлек из огня огромные, светящиеся красным огнем клещи. Поднял их вверх, запрокинул голову:
— Ананасана! Ийим! Бананасана!.. Огня! Огня! Огня!..
— Прекратите!
Вначале я даже не понял, чей это голос, и лишь потом сообразил, что высказаться изволил твердокаменный товарищ Дуглас.
— Прекратите! Если хотите поговорить, я согласен. Только уберите этого… факира.
Мне стало скучно. Увы, никакой импровизации, все строго по сценарию. Все они, большевики, одним маслом мазаны — тем, что у старичка во флаконе.
— Закругляйтесь, — распорядился я. — Отберите у дедушки железо, успокойте и выведите на улицу… Ну, что ж, теперь ваша, Сергей Михайлович, очередь рассказывать историю. Не сочтите за труд записать ее собственноручно и расписаться на каждой странице. И еще, господа, не забудьте сделать несколько фотоснимков в интерьере. А я пойду перекурю.
Я уже переступал порог, когда в спину ударил отчаянный вопль.
— Хайыр! Хайыр!.. Ананасана! Огня! Хайыр!..
Дедушке явно не хотелось расставаться с клещами.
— Вот еще, Григорий Николаевич, - я передал страницу, подсветив фонариком. — По-моему, ничего интересного.
Человек, похожий на преуспевающего врача, поправил очки, поднес листок ближе к глазам:
— А что же вы хотели, батенька? Обычная тактика при допросах с пристрастием: говорить как можно больше, не забывая знаковые слова, и молоть чепуху со скоростью паровой мельницы. Да-с!
Бегло проглядел страницу, вернул.
— Сие нам без пользы. Но если эту галиматью переслать на Лубянку, да еще вкупе с фотоснимками, статья 58-я нынешнего Уголовного уложения нашему гостю обеспечена. Заодно подставим под удар всю его парижскую агентуру. Ну что, Родион Андреевич, сработано грубовато, однако с некоторым блеском.
В сарае еще продолжалась работа — товарищ Дуглас оказался на диво многословен. Здесь же, во дворе, царила темная июльская ночь. Мы с Григорием Николаевичем устроились на старых грубо ошкуренных бревнах. В нескольких шагах от нас прямо на земле сидел убитый горем старичок в больничном халате и тихо плакал. Двое парней в масках бдительно охраняли его покой.
— Признаться, со стороны выглядело чудовищно, — мой собеседник внезапно улыбнулся. — Познакомите с маньяком?
Отчего бы и нет? Я встал, подал Григорию Николаевичу руку, передал трость. Он с немалым трудом сделал первый шаг.
— Паршиво с ногой, батенька. Раньше к непогоде ныла, а теперь хоть протез ставь. Чертовы турки, agizina sigayim![51]
При нашем появлении старичок заволновался, вжал голову в плечи, негромко взвизгнул. Конвоиры подступили ближе, но я поднял руку.
— Отставить! Господа, кажется, пришло время разъяснить это чудовище в людском облике. Чудовище, вы меня слышите? Можете преображаться, komediya finita[52].
Седовласый владелец халата взглянул недоверчиво, немного подумал.
Вскочил.
Седой парик упал на траву, за ним последовали борода и накладные брови. Старик исчез, превратившись в круглолицего двадцатилетнего парня. Полюбовавшись результатом, я удовлетворенно кивнул:
— Так-то лучше. Прошу знакомиться, господа, корнет Бутков Владимир Николаевич, наш гость из Болгарии. Актер-любитель при III-м отделе РОВС. Володя, поклонитесь публике!..
Бывший маньяк-старикашка оправил халат, попытался отдать поклон…
Аплодисменты!
— Изрядно! — Григорий Николаевич, отхлопав, первый протянул руку. — Корнет, вы даже меня удивили. Никогда не думал, что сей Ходжет Лаше столь гадок. Вам бы еще клыки, как у вампира.
Тот скромно потупился. Потерявшие дар речи парни в масках — офицеры из парижского РОВСа, изумленно переглянулись:
— А-а… Господин Зеро, — наконец, нашелся один. — Родион Андреевич! Значит, никакого маньяка-то и нет?
Я кивнул на дверь.
— Маньяк там, в сарае. Не расслабляйтесь, господа, кол мы в него пока еще не вбили. А вы, Володя, приводите себя в порядок и исчезайте, Дуглас не должен вас увидеть.
Мы вновь отошли к бревнам. Садиться не стали. Тот, кто был похож на врача, достал тяжелый золотой портсигар:
— Угощайтесь, штабс-капитан. Я заметил, вы курите всякую дрянь. Напрасно, батенька! Это турецкие, по особому заказу.
Спорить я не стал. Негромко щелкнула зажигалка.
— Григорий Николаевич, — нерешительно начал я. — Там, на странице, которую вы видели, говорится о подготовке покушения…
Мой собеседник равнодушно пожал плечами.
— Помню-с. Сие не покушение, Родион Андреевич, а в некотором роде акт справедливости. У господ комиссаров есть замечательная формулировка: «как бешеную собаку». Одну из таких собак и собираются прищучить, да-с. Дуглас потому и рассказал, что был уверен: мешать не станем-с.
Душистый турецкий табак внезапно стал горчить. «Как бешеную собаку». И ведь не поспоришь.
— Речь идет о моем друге. С прапорщиком Львом Гершининым мы служили в Алексеевском полку. Да, он продался Сталину, потом перебежал к троцкистам, но знать, что Лёву убивают, и ничего не делать… Не могу! Я его предупреждал, что в Париже опасно, что ему лучше не высовывать носа из Испании, но Лёва не послушал… Григорий Николаевич, мне не к кому обратиться. Ребята из РОВС меня просто не поймут, а сам Гершинин не доберется живым даже до вокзала.
Тот, кто был похож на врача, ответил не сразу. Сделал затяжку, поглядел в черное звездное небо.
— А я, выходит, должен вас понять, штабс-капитан? Большевики собираются казнить предателя — это их дело. Ваш Гершинин, уж извините, самое настоящее дерьмо. Есть люди куда более достойные, им тоже нужна помощь.
Я молчал. Курил. Ждал. Наконец послышалось негромкое:
— Вы очень странный человек, Родион… Но долг, как известно, платежом красен. Хорошо, я вам помогу. Давайте прикинем, как и за какую часть тела мы будем вытаскивать вашего Лёву.
Теперь можно и перевести дух. Полковник Мохаммед Бек Хаджет Лаше свое дело знает.
Будем вытаскивать Льва.
Общий план. Эль-Джадира.
Февраль 1945 года.
— Стало быть, приехали, мсье Грай, — знакомый рыжеусый «ажан» открыл дверцу авто, ухмыльнулся. — Сплошные расходы из-за вас, сколько уже казенного бензина пожгли!.. А вы, напротив, не в убытке, на такси не тратитесь.
Не став возражать, он вышел из машины, поднял воротник плаща. Дождь зарядил еще с вечера, к утру перестал, но теперь вновь полил в полную силу. Мокрый тротуар, мокрые камни знакомой парадной лестницы, серые коринфские колонны, тоже мокрые, в неопрятных темных разводах.
Сержант поправил кепи, смахнул с лица упавшую каплю.
— Вы под дождем-то не стойте. Проходите к входу, мсье, там посуше. А я доложу по начальству. Кстати, тот военный, что у дверей — не ваш ли знакомец?
«Знакомца» Ричард Грай заметил сразу, еще не выйдя из машины. В это дождливое утро майор Сонник был при полном параде: шинель, фуражка, тяжелые яловые сапоги, памятный портфель. «Баритон» пребывал в одиночестве, вероятно, не нуждаясь в переводчике.
Общаться не было ни малейшей охоты, но мокнуть тоже не хотелось. Бывший штабс-капитан неспешно поднялся по ступеням, нырнул под портик, куда дождь уже не доставал, вынул из кармана папиросы. Майор стоял неподалеку, но подходить не спешил. Смотрел на небо, хмурился, наконец, не выдержав, шагнул вперед.
— Невежливо выходит, гражданин Гравицкий, о-о-от… Вы вроде как демонстрируете.
— И вам добрый день.
«Баритона» он встретить не рассчитывал. Утром позвонили прямо в номер, попросили подождать у аппарата, затем в трубке послышался взволнованный голос Прюдома. Объяснять комиссар ничего не стал, лишь попросил поторопиться, добавив, что машина уже выехала.
