Элоди пожала плечами.
— Поймёт — что? Что абсолютно не нужна ему? Это понимание окончательно обозлит её, но не примирит со мной. Дьявол… Дьявол послал этого человека на мои пути. Если бы не он… — Она умолкла, но затем продолжила, — впрочем, нет. Я клевещу на этого повесу. Габриэль не нуждалась ни в каком Виларсо де Торане, чтобы забыть и честь, и стыд. Я потеряла сестёр.
— Ты не права. Она просто помешалась от любви.
— Никто не оправдывает человека, помешавшегося от вина или опиума, сходящего с ума от желания отомстить или от зависти. Чем это-то лучше? Это просто любовное пьянство.
Клермон смущённо улыбнулся. Сам он алкал Элоди, как изжаждавшийся — прохлады родника, и склонен теперь был оправдывать Лоретт, — хотя бы в её склонности к Этьенну. Правда, Лоретт страшно упала в его глазах, едва он понял, что она заманила Этьенна в спальню Элоди, обманув его и воспользовавшись именем сестры. Но был склонен полагать, что эта непорядочность, и даже низость — следствие всё того же любовного помрачения. Поступок самого Этьенна Клермон не осуждал, понимая, как мало способен управлять собой человек, которым всегда правили его прихоти и похоти.
Арман как-то подсознательно, не отдавая себе в том отчета, начал считать Этьенна слабым человеком.
Элоди попросила проводить её к себе, и Арман понял, что она трепещет от мысли встретить там Лоретт, хотя сам надеялся, что та давно ушла в свои апартаменты. По пути Элоди вдруг остановилась — как раз у входа в замок. Странно, но никто ничего не говорил о погибшем Рэнэ де Файоле — про него будто забыли. Но сейчас Элоди вспомнила.
— Что там тогда было написано?
Клермон понял её и кивнул, достав книжку.
— «…mors te cito abstulit, сaecus et immodicus, crudeli funere exstinctus» «…Смерть быстро унесла тебя, слепого и безрассудного, погибшего в муках».
Элоди поежилась.
— А он был слеп и безрассуден? Мне он казался невеждой… Я заметила, вы не были друзьями?
Клермон покачал головой. Файоль был до приезда в замок живым, остроумным и обаятельным, хотя суждения его были претенциозны, пусты и поверхностны. Но заслужил ли Рэнэ такую смерть? И что опять произошло? Что могло произойти в комнате, закрытой на ключ и забранной по окнам чугунными решетками? Вяло размышляя, Клермон с удивлением заметил, что смерть де Файоля не удивила, не потрясла, и даже не оцарапала его. Он заставил себя задуматься об этом, хотя мысли ползли в голове лениво и путано.
Голос Элоди прозвучал издалека.
— А кто следующий?
— Что?
— Там новая надпись, — она утомлённым жестом показала на стену.
Клермон почувствовал, что под ним шатается земля. Новые каракули были видны плохо, он с трудом дышал, понимая, что новый приговор — а он уже понимал, что это приговор, — не сулит оставшимся шестерым ничего хорошего. Но привычно скопировал надпись и, перевернув, прочитал: «Vae aetati tuae, animal amens! opus est sponte mortem sumpsisse…»
Элоди молча ждала.
— «Горе тебе, безумное животное, тебе предстоит прервать свою жизнь…»
— Что происходит, Боже мой?…
…В апартаментах Элоди было пусто, в спальне были заменены простыни и покрывало, заметив это, Элоди остановилась и покачнулась. Она не хотела тут оставаться, и пошла за Клермоном в библиотеку. Здесь, на оттоманке у камина, прижавшись к нему, расплакалась. Арман не успокаивал её, лишь обняв, тихо гладил по плечу.
Этьенн, не привыкший чувствовать себя одураченным, да ещё притом, что это было понятно — пусть не всем, но именно тем, в чьих глазах ему не хотелось падать, был унижен и озлоблен до нервного трепета. Виновато во всем, полагал он, его нелепое помешательство на этой черноволосой ведьме, но рассчитаться с нею не мог. Elodie… ma maladie.. Тут он был бессилен. Однако свести счёты с той, что поставила его в такое положение — было вполне возможно.
Этьенн хладнокровно ждал.
Вошла Сюзанн, взвинченная и издерганная. Она уже давно ничего не подливала Файолю и просто забыла о нём. Кому был нужен этот тощий доходяга? Что случилось? От пугающей неизвестности её трясло, и безучастная отрешённость брата злила ещё больше.
— Тебе совсем безразлично, что происходит? Сошёл с ума от этой чёртовой сивиллы — и дела тебе ни до чего нет?
Этьенн неприятно изумился. Он-то полагал, что, несмотря на его умопомрачение от Элоди, — никто ничего не замечает. Впрочем, сестрица всегда была смышленой.
— Заметно? — обронил он.
Сюзанн расхохоталась.
— Если мужчина при виде девицы на ногах-то устоять не может и начинает искать руками опору — тут уж и слепой всё заметит. Ты же всегда пытаешься опереться на что-то, когда говоришь с ней или просто видишь её. Что ты нашёл в ней?
Этьенн молчал. Он пытался спокойно — как мог — осознать свое болезненное чувство, осмыслить его и, если получится, отстранить от себя. Оно тяготило и изнуряло. Он не хотел любить её. Просто хотел? Этьенн качал головой. Нет, гнетущее чувство очарованности, рабской зависимости и слабости, никогда не испытываемое раньше, не было желанием. Мало ли он раньше хотел женщин! Вчерашняя ночь вразумила его: ведь он сразу почувствовал отторжение, раньше, чем овладел Лоретт. Он хотел не женщину. Он хотел Эту Женщину. Только Эту. В какой нездоровой и искажённой форме пришло к нему понимание целомудрия…
Да, влюбленный — всегда целомудренен.
Лоретт весь день провела в своей спальне. Минувшая ночь довела её почти до сумасшествия. Виденная ещё раньше на балконе сцена и наблюдения за Этьенном дали ей полное представление о том, что граф решил заполучить Элоди, но Лора не верила, не хотела верить, что та для него хоть что-то значит. Он просто делал так ей, Лоретт, на зло, чтобы уязвить и заставить сходить с ума. Но готовность, с которой Этьенн появился в спальне ненавистной Элоди, пламенные слова, что он, полуослепший от страсти, бормотал в истоме, имя сестры, повторяемое им ежеминутно, его злость и лицо, когда он понял, что его обманули — заставили Лоретт постичь и силу его страсти, и её подлинность.
Этьенн не играл — он был влюблён в сестру!
В душе Лоретт поднялась ревнивая ненависть. Уж кого-кого, но Элоди она никогда не считала равной себе. Ни слова, сказанные когда-то кузеном Мишелем, ни молчание Онорэ никогда не удостоверяли Лору, что сестра может кому-то понравиться. Ни рассказ Габриэль об ухаживаниях Файоля, ни то, что ей самой довелось видеть в арке Бархатной гостиной — ни чём её не убеждали. Но теперь — свет мерк в её глазах.
Этьенн…
Лора видела, что сама Элоди совершенно безразлична к Этьенну, сестра не давала никакого повода для ревности, но именно это почему-то бесило ещё больше — стократно. Сама она не могла жить без Этьенна, он же потерял голову от этой чернавки, а Элоди при этом даже не удостаивает его вниманием, высокомерно измываясь не только над Этьенном, но и над её любовью! Этой ведьме совершенно не нужен тот, за любовь которого сама Лоретт готова была отдать всё на свете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
