Келли обнажила зубы в хищном оскале.
– Действительно, что его заставило это сделать?
В 1929 году все чаще и громче стали раздаваться голоса, предрекавшие стране катастрофу. Разгул и бесчинства вошли в кровь и плоть страны – в День святого Валентина состоялось жуткое побоище между двумя кланами гангстеров. Группа людей Аль Капоне, переодетых представителями закона, прикончила из автоматов семерых соперников. Перестрелка состоялась в одном из чикагских гаражей. В этом же году мексиканская революция утопила в крови пятнадцать тысяч человек. Это был страшный, хаотичный год, полный непредсказуемых событий. Джозеф Ф. Крэйтер – всеми уважаемый судья верховного суда штата из Нью-Йорка – однажды утром отправился на работу в добром здравии, полный жизненных сил и энергии. Больше его никто не видел и ничего о нем не слышал. Он бесследно исчез с лица земли.
Все предвещает апокалипсис, не уставали повторять пророки приближавшейся катастрофы. И они оказались правы. Худшее ждало впереди.
Карл чуял приближение кризиса. Избыток виски еще не совсем затуманил его экономическое чутье.
– Не нравится мне то, что происходит на бирже, – сказал он однажды сентябрьским утром Брюсу и Келли, появившись за завтраком с полным стаканом в одной руке и свежим номером «Уоллстрит джорнэл» в другой. – Восемь миллиардов просроченных займов брокерам. – Он постучал пальцем по газете. – Вы только послушайте! Цена этих новых акций превысила пять миллиардов. Это неслыханно!
Брюс пренебрежительно отнесся к его опасениям.
– Не волнуйся, отец. Мы вполне можем положиться на Гувера. У него ум инженера в том, что касается цифр. Если президент сказал, что недалек тот день, когда вся нация забудет о том, что такое бедность, я ему верю.
Келли вздохнула.
– Мы своими деньгами уже проголосовали за республиканцев. И все же мне бы хотелось хоть немного отложить на всякий случай, в поддержку Бэбсона. Он опасается резкого падения индекса Доу – Джонса, пунктов на шестьдесят, а то и больше.
– Роджер Бэбсон – лошадиная задница. Извини за резкие слова, Келли, – горячился Брюс. – Лучше послушай, что говорит профессор Ирвинг Фишер, прекрасный экономист из Йельского университета. Он называет Бэбсона безответственным паникером и считает, что цены на акции в стране достигли постоянного уровня. Что скажешь, дорогая? Твоя интуиция во всем, что касается рынка, острее, чем у любого из юристов, которых я знаю.
– Честно говоря, не знаю, что думать. Весь год я надеялась на то, что экономика стабилизируется. То, что происходит сейчас, весь этот рост, год за годом… Рынок напоминает мне ребенка, у которого нарушена работа желез внутренней секреции. Он растет и растет. Вырос до размеров взрослого, однако внутри этого гигантского тела все еще живет ребенок.
Карлу понравилась метафора.
– Ребенок, которому поручили выполнять функции взрослого. – Он отложил газету, сделал большой глоток виски. – Нужно молиться о том, чтобы ребенок не наделал ошибок.
– Чепуха! – Брюс вытер рот салфеткой и встал из-за стола. – В любом случае, даже если произойдет катастрофа и мы все потеряем, у нас есть акции «AT и Т», «Дженерал моторе» и «Дженерал электрик». Мы все равно останемся достаточно богатыми людьми.
Келли взяла газету и стала внимательно ее изучать, постукивая пальцем по передним зубам.
Двадцать третьего октября начали поступать ужасные бюллетени с Уолл-стрит. Брюс четыре раза за день прикладывался к графинчику с виски. Все члены семьи Мейджорс сгрудились в кабинете возле радиоприемника. Брюс и Карл держали в руках перечни объединенных капиталовложений Мейджорсов – Найтов. Келли следила по своей копии.
Они не спали всю ночь. Объем продаж в этот день оказался настолько велик, что окончательные подсчеты закончились только к утру следующего дня, двадцать четвертого октября.
– Ну и как теперь акции «AT и Т», «Дженерал электрик» и «Дженерал моторс», богач ты наш? – подсыпал Карл соли на раны сыну.
В пять часов утра Брюс выключил радио. Его шатало от выпитого виски, и от крушения всех надежд. Как будто бы только что на его глазах разрушились Гибралтарские столбы.
– Завтра все вернется на место, – хрипло проговорил он. – Может, это именно то, что нам нужно. Катализатор, который стабилизирует экономику, а нас всех сделает благоразумнее.
– Или потопит наш корабль, – небрежно проронила Келли.
Брюс кинул на нее яростный взгляд.
– Господи! Как ты можешь шутить в такое время! Тебя это совсем не трогает.
– Не сомневайся, очень даже трогает. Но как сказал святой Матфей: «Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть»
Брюс в отчаянии закрыл лицо руками.
– Келли! Бога ради, избавь меня от этого хотя бы сейчас! – Шатаясь, он вышел в холл, стал подниматься по лестнице, держась обеими руками за перила.
На следующий день Брюс позвонил секретарше и приказал отменить все деловые встречи.
– Я плохо себя чувствую. Это была сущая правда.
Весь четверг двадцать четвертого он провел у радиоприемника. «Черный четверг»… Он никогда не изгладится из памяти тех, кому довелось его пережить. И навсегда останется на могильных плитах тех, кто не пережил.
Подсчеты, проведенные на следующее утро, показали, что было продано тринадцать миллионов акций.
Брюс стоял на коленях на полу среди разбросанных по всей комнате копий счетов. Лицо его по цвету напоминало остывший пепел в камине, глаза были пусты. Карл сгорбился в кожаном кресле, отрешенно глядя в стакан, как в глубокий колодец. Там, в глубине, сквозь чистую, прозрачную жидкость виски он видел себя – в бездонной пропасти одиночества, безнадежности, полнейшего отчаяния.
Через четыре дня наступила дата, ознаменовавшая собой конец эпохи. Двадцать девятое октября. День, когда рынок ценных бумаг рухнул окончательно и бесповоротно. День полного и сокрушительного хаоса на бирже. Сумасшедшее, ничем не сдерживаемое желание продавать. Рекордная цифра продаж в шестнадцать миллионов акций. За семь дней с двадцать третьего по двадцать девятое октября цена их снизилась на пятнадцать миллиардов долларов.
«Бурные двадцатые» закончились. Наступила Великая депрессия.
В этот день Крис приехала домой на уик-энд. Всю долгую дорогу в поезде она сгорала от нетерпения и радостного возбуждения. Хэм написал ей письмо, одно из редких драгоценных писем, которые она хранила как величайшие сокровища. Они лежали, перевязанные розовой ленточкой, в ящике с бельем, словно Крис надеялась таким образом придать им интимность, которой в них совсем не было.
В последнем письме он приглашал ее на танцевальный вечер, который должен был состояться в канун Дня всех святых в большой пресвитерианской церкви пригорода Клинтона. В первый раз Хэм пригласил ее на настоящее свидание! Ведь не назовешь же свиданиями их субботние поездки в кино в его неудобном и совсем неромантичном грузовичке. Крис решила, что его приглашение означает поворот в их долгих и бесплодных отношениях. Она усмотрела в этом признание того, что он все-таки видит в ней желанную – а не только желающую его – женщину. Вот как много пыталась она извлечь из простого приглашения на танцы.
