В типологическом отношении именно эта система сближает обе описанные выше цивилизации Эгеиды бронзового века с цивилизациями Ближнего Востока, для специалистов она служит решающим аргументом в пользу объединения всех их вместе в общую группу историко-культурных явлений одного порядка. В полной мере уцелел лишь один нетронутый островок микенской цивилизации на далеком Кипре. Там продолжали существовать все те же ахейские государственные образования «дворцового типа» с прежними династиями, а этнокультурная преемственность выразилась, помимо всего прочего, в дальнейшем бытовании микенского диалекта и в применении (еще в течение целого тысячелетия!) греко-кипрской слоговой письменности, происходящей непосредственно от «линейного письма Б». В остальных частях греческого мира примерно с конца XII в. до н. э. (традиционная дата окончательного «возвращения Гераклидов» — 1104 г. до н. э.) наступает период так называемых «темных веков».
Международные отношения на Древнем Востоке в эпоху ранней древности
К середине III тысячелетия до н. э. огромные пространства Ближнего и Среднего Востока были покрыты десятками прото- и раннегосударственных образований, прежде всего «номовыми государствами» — на большей части территории Ближнего Востока, а также вождествами или племенными союзами на периферии «цивилизованной» территории (особняком стояло крупное централизованное царство Египта).
Международные отношения III–II тысячелетий до н. э. определялись несколькими специфическими чертами. Натуральная в своей основе экономика обуславливала практически полную автаркию древневосточных политических образований; даже если те или иные отрасли ремесла нуждались в привозном сырье, а импортные товары особенно ценились в какой-либо сфере жизни, экономическое давление друг на друга, в том числе «торговые войны», политии древнего Востока осуществлять не могли.
Единственным средством прямого воздействия оставалась война, а главным дипломатическим средством — демонстрация той или иной степени дружественности (т. е. нежелания нападать, а то и готовности оказать военную помощь) или враждебности (т. е. готовности при случае напасть или угрожающего приближения к этой готовности). Демонстративно-символический характер носили межгосударственные дары, непременно сопровождавшие дружественные и даже просто не подчеркнуто неприязненные дипломатические отношения; любая полития могла бы свободно обходиться без этих подношений.
Тот факт, что главным инструментом дипломатии становилось обозначение степени враждебности (приближения к войне) или дружественности (твердости намерений не нападать), приводил к тому, что первенствующую роль в переговорах приобретал либо прямой силовой нажим, либо средства личного психологического воздействия. Отсюда, в частности, характерная «личностная» окраска междуцарской переписки на Древнем Востоке, которая зачастую напоминает по выражениям эмоциональное выяснение личных отношений между частными людьми, но в действительности таким способом реализует сугубо политические цели.
Военные и транспортные возможности III–II тысячелетий до н. э. не позволяли, иначе как в виде редчайших случаев, осуществлять дальние крупномасштабные походы за пределы собственного региона. Такие кампании, как поход хеттского Мурсилиса I из бассейна Галиса на Вавилон (1595 г.), оставались именно исключениями. Военная экспансия, помимо целей простого грабежа, первоначально могла преследовать только две цели: утверждение своей гегемонии над соседями и достижение контроля над торговыми путями. В первом случае победитель стремился установить некий сюзеренитет над побежденным, который обязывался присылать некую (часто нерегулярную) дань, выставлять по требованию сюзерена определенные воинские контингенты и, главное, подчинить ему свою внешнюю политику — иными словами, не нападать на сюзерена, не вступать в дружбу с его врагами, а, напротив, оказывать им вражду. В очень редких случаях на подчиненных таким образах территориях выставлялись гарнизоны и размещались некие представители сюзерена (наподобие позднейших монгольских баскаков); гораздо чаще никакого присутствия (кроме появления послов) на территории вассала сюзерен не поддерживал, и покорность обеспечивалась лишь страхом вассала перед последствиями нелояльности. Иногда дальние экспедиции вдоль торговых путей предпринимались просто для того, чтобы на будущее обеспечить своим купцам более свободное передвижение по ним и собрать добычу с попадающихся на пути городов.
Ближний Восток в начале II тысячелетия до н. э.
Сферы гегемонии обычно были непрочны и невелики по размеру, и, главное, не меняли самой геополитической структуры региона: одни и те же политии существовали по многу веков, то подчиняясь чей-то верховной воле, то обретая независимость или даже ставя под контроль соседей. Иногда в результате миграций или масштабных военных потрясений они гибли и на смену им приходили новые, с перекраиванием границ, но случаи аннексий и слияний таких политий в одно обширное царство были поначалу крайне редки. Крупные державы III–II тысячелетий до н. э. часто представляли собой фактическую федерацию традиционных политий под властью определенной династии, базирующейся на одной из них или на нескольких центрах сразу (как это имело место в Эламе).
До третьей четверти III тысячелетия единственным примером большого царства, созданного за счет прямого слияния многих исконных политий в одну, оставался Египет. Позднее к их числу добавились месопотамские державы династии Аккада (XXIV–XXIII вв. до н. э.), III династии Ура (XXI в.), Шамши-Адада (конец XIX — начало XVIII в. до н. э.), Вавилония (с XVIII в.), а также анатолийские царства Арцавы и Неситское (Хеттское) (с XVIII в. до н. э.) и, наконец, Митанни (с XVI в.) и Среднеассирийская держава (с XIV–XIII вв. до н. э.).
Все эти государства — так называемые «территориальные царства», принципиально превосходящие по масштабу и сложности «номовые политии», территорию которых они включили, — вели борьбу за контроль над расположенными между ними малыми политиями, в числе которых с XVI–XV вв. до н. э. находилось и немало укрупненных сравнительно с обычными «номами» новообразований, также сложившихся в результате интегративных процессов, только не таких масштабных. Такие образования время от времени появлялись еще с конца III тысячелетия — Уркешско-Наварское хурритское царство в Верхней Месопотамии в XXII–XXI вв. до н. э., Ямхад в Сирии в XIX–XVII вв., гиксосское Аварисско-Палестинское царство в XVI–XV вв., царство Ларсы в Нижней Месопотамии в конце XIX — начале XVIII в.; однако особенно много возникло их в позднебронзовом периоде, в их числе Киццувадна в Анатолии в XVI–XII вв., Алзи на Верхнем Тигре в ту же эпоху, Амурру в районе Ливана в XIV–XII вв., Аррапха за Тигром в XV–XIV вв., Каркемишское позднехеттское царство с XII в., Тиро-Финикийское царство с XI в. до н. э.
Вассальные отношения в середине — второй половине II тысячелетия до н. э. в Азии стандартно оформлялись неравноправными «союзными» договорами; Египет таких договоров не заключал. Для той же эпохи не такой редкостью становится размещение гарнизонов, колонистов и постоянных представителей сюзеренов в вассальных странах, хотя регулярную систему своего рода «генерал-губернаторств» или «протекторатов», охватывающих зависимые владения, наладило только Новоегипетское царство в Азии с конца XV в. до н. э.
Политическая карта древнего Ближнего Востока переживала несколько крупномасштабных смен, позволяющих выделить несколько этапов истории международных отношений в III–II тысячелетиях до н. э. Целесообразно охарактеризовать эти этапы перед тем, как изложить конкретную историю отдельных регионов.
В третьей четверти III тысячелетия до н. э. основными политическими «фигурантами» на Ближнем Востоке выступали Египет, несколько ранних номов приморских ханаанеев («финикийцев»), в том числе Тир и Библ, лувийские политии в Южной Анатолии, включая плато Конья, хаттские царства (прежде всего собственно Хатти) в Центрально-Восточной Анатолии, Эбла и многие другие «северосемитские» и субарейские номы Сирии и Верхней Месопотамии, номы Среднего Евфрата («Верхней страны»), в первую очередь Мари, многочисленные субарейские и шумеро-аккадские номы Нижней Месопотамии, Среднего Тигра и предгорий Загроса, а также номы и племенные союзы, объединенные конфедеративными связями в образование, известное нам как «Элам», и, наконец, эламо-дравидские политии Иранского нагорья и Северо-Западной Индии, образовывавшие непрерывное политическое пространство от Загроса до долин Инда и Амударьи. Большая часть Нижней Месопотамии периодически составляла сферу гегемонии того или иного шумерского центра; такое же господство от Тавра до Балиха устойчиво поддерживала Эбла в Сирии; соперником Эблы, пытающимся сдерживать ее экспансию, являлось Мари; гегемонию в Эламе осуществлял ном Аван. За пределы своих регионов экспансия осуществлялась редко; возможно, Лугальаннемунду из Адаба (ок. 2400 г. до н. э.), и во всяком случае Урукский правитель Лугальзагеси (ок. 2325 г. до н. э.) ходили походами из Нижней Месопотамии к Сирии. Египет весьма устойчиво контролировал Библ. Отличительной особенностью и этой, и последующих эпох вплоть до середины II тысячелетия было, однако, то, что месопотамско-сиро-анатолийская и египто-палестинская зона развивались, практически не взаимодействуя друг с другом (не считая контактов самих Сирии и Палестины).
