— Теперь можете идти.
— Есть, сэр.
Глава шестая
Какая скука-жить умом,
На все несчастья обреченным,
От всех побед ожесточенным…
В окольном смысле и прямом.
Юнна Мориц
Внешне Ван, конечно, был спокоен. Но настоятель знал, что воин недоволен итогами поездки в Латину. И потому, спрашивая свое, все размышлял о произошедшем.
— Ван, Клу меня спрашивает, что могло помешать Руссу соединиться с вами еще в Бразилии?
Большой Чемпион стоял неподвижно: его боль и сомнения горьким потоком выходили на простор монастырского двора.
— Кто это может, сможет объяснить? Кому дано знать непредсказуемое. Такое можно понять сердцем, принять душой, но опять же тогда, когда находишься рядом — видишь, слышишь, чувствуешь, переживаешь. Нашего младшего брата всегда мучила совесть, что из-за него гибнут его братья по духу, по жизни.
— Но только этим трудно объяснить и обосновать все его действия.
— Почему? Почему наш брат не имеет право выбора? Право на спасение своих братьев. Он что, не человек? Не любит тех, кто его любит? У него нет совести? Разума? За него идут на риск. Гибнут. Его совесть не может принять такого подношения без душевной и физической отдачи. У него еще болит сердце за маленького Суня. В таких случаях всегда легче самому погибать, чем ощущать вину за гибель других.
— Но он же не понимает, что его отношения к этому нет — Это можно разъяснить уму, но не сердцу.
— Но логика действий не позволяет принять только такие соображения.
Чемпион с глубокой иронией усмехнулся.
— Можно и свои придумать. Результат будет тот же.
— Хорошо. Ты уже знаешь, что произошло, когда вас здесь не было.
Совет монастырей ставит вопрос:-"Можно ли Руссу верить в той же степени, что и раньше?"
Лицо Ванна резко посуровело. Повернулся к настоятелю.
— Да, я знал, что Коу не сумеет найти нужные слова. Он не много видел воспитанника в отрочестве, не обучал его. И во многом не видит, не понимает его характера, мироощущения, перспектив. Рус с младых лет брошена голый алтарь судьбы и предоставлен самому себе. И он не потерял себя, свое лицо. Подумай, Дэ.
Настоятель нахмурился, покачал головой.
— Наверное и я многого не осознаю.
— Не думаю. Скорее ты не хочешь жестче отнестись к своим догадкам.
Ревнуешь. Обижаешься. А жизнь необходимо принимать такой, какая она есть. Рассчитывать, предугадывать, принимать самые неудобные, неприятные ходы. Тогда реальность не так непривычна, болезненна. Ты его духовный отец и тебе труднее принять то, согласиться с тем, что происходит в душе нашего брата. Он уже взрослый. Мы хотели вырастить из него чемпиона, но жизнь не дала завершить задуманное. Сейчас, по развитию, он догнал свой возраст. А в чем-то и обошел. Но стал одинок.
Так получилось. В это все одинаково виноваты: и мы, и американцы, и китайские службы, и рок бытия.
Ван возбужденно прошелся в дальний угол кельи. Обернулся.
Настоятель молча внимательно слушал и очень уж по-старчески осунулся.
— Дэ, этого следовало ожидать. Мы ему столько внушили философски неземного, что трудно думать, что он к кому-нибудь чужому приблизится, а тем более предать. Это исключено. Рус отвлечен. Это было видно потому, как он более желал где-то один сидеть наедине с самим собой, переживать свои детские трагедии. Мы желаем, чтобы наши дети шли по нашим стопам. Не понимаем, что в этом случае выращиваем просто двойников. Хорошо, что природа противится однообразию. А, если ученик опередил учителя, то этим можно только гордиться. Ты хоть согласен с этим, уважаемый мыслитель.
Дэ болезненно шмыгнул носом. Крупная слеза медленно катилась по щеке. Он стер ее. Поднял глаза на Вана.
— Ты, братец, жестко рубишь.
— Жизнь не мягче.
— Неужели только этим все объясняется?
— Если ты не будешь впустую сентиментальничать, то найдешь еще массу серьезных объяснений.
— Да, похоже старость меня раньше берет за горло, чем тебя. Я должен был так мыслить. Ты выходишь на уровень стоп вечного Гу-ру.
— Не стоит меня хвалить, Дэ. Все это глубоко естественно. Просто ты не хотел замечать, а когда пришло время понять, был не готов к этому, твоя внутренняя психика воспротивилась внешней логике. Он одинок. Мы нет. В этом вся логика его существа. Его трагедия, как человека разумного, но которому не дают заняться тем, чем желает его душа.
— Но на чем ты основываешься, что он одинок?
— Дэ, ты начинаешь меня удивлять. Соберись с мыслями. Я тебя направлю. Он был бы наш, если бы мы не продали его американцам. Какие мы отцы после этого? А тем более духовные. Так, воспитатели. Но, тогда он был по-детски наивен и верил всем нашим утверждениям. Тогда мы еще были ему отцами и братьями, он- нашим сыном и братом. И, когда он возвращался после своего изнурительного бегства с корейской базы, Дэ, ты тогда прекрасно сознавал его состояние и твоя речь у стен Шаолиня потрясла даже тех, кто впервые о нем слышал. Тогда наши ауры были тесно переплетены. И вот, когда он пришел домой, фактически по расстоянию дважды опоясав шар земной, Дэ, — Ван сурово смотрел в даль окна. Чувствовалось, что он и сам слабел от своих откровений, — тогда мы предали его второй раз. Мы не оставили его дома. Не дали ему кров, в котором он шестнадцать лет жил и нашел себя. Объясняя все происшедшее более высокими материями, мы снова погнали его одного в жестокий мир, мир, которого он боялся еще с первого путешествия. Снова одного, снова, думая больше о себе, о спокойствии монастырей. Помнишь, как он опасался снова оказаться там, где деньги руководят душами и миром.
Разве в бескрайнем Тибете места ему не нашлось бы? Мы все сели в политику, забыли своих питомцев. Ею все плохо объясняем. А зачем?
Человек пропадает, исчезает за ней. Слово вершит судьбами, играет трагедиями. Не человек, не его желания и стремления. Дэ, раньше в монастырях "Белого лотоса" подобного не случалось. Брат умирал за брата, но на уступки властям и политикам не шел. А мы? Неужели на нас прервется история Великого Братства?
— Ван, — настоятель глухо заговорил, — сто раз ты прав. Мы оказались мелкими, недостойными наших упорных предков.
— Трудно укорять себя. Каждое время делает свой ход. И не каждый ход на поверку получается верным. Я тоже оказался слаб в такой же степени, как и обыватель-мирянин. Был бы сильнее, сумел бы вас убедить. А так. Все мы сильны задним умом. Наше предвидение, прозорливость ничего не стоят. Умнее всех и логичнее оказался американец Маккинрой. Только он оказался до конца обоснованным в своих действиях и доказательствах. Одно утешает, что он пока не против нас.
— А что можно еще предпринять? — Не знаю. Но Рус — наш брат, и пока он еще идет к нам, к монастырю.
— Почему же он остался в Индии?
— Граница сейчас трудна. Подозрительные проверки всех проходящих.
Решили сначала только Сен Ю провести. Ему проще. Он не известен и хорошо за местного сходит. А бой за Руса еще продолжается и конца, пока, я еще не вижу.
— А с Маккинроем у него какие дела? — У него лично никаких. Эксперт хочет с нами видеться. Сен по телефону передал все в Лхасу. Да и Маккинрой сумел передать нам много информации по нашим братьям. Мы сумели по его сведениям подготовить братьев в Индии к встрече.
— А от нас чего хочет мистер?
— Не знаю. Когда встретится с нами, думаю подробно доложит.
В раздумьях нервной полемики монахи не заметили, как вошел в келью Коу Кусин. Он тихо сидел у дверей и молча слушал. Сейчас, когда старейшины замолчали, спросил:
— А почему ты не сказал этого в Америке. В Бомбее была возможность соединиться.
Ван не удивился, что Коу оказался в комнате. Продолжил размышления вслух.
— Нельзя все делать искусственно, тем более опережать события.
Индусы выставят и десять тысяч человек для сопровождения наших братьев. Но с такой процессией до наших мест ловко бы прошел и противник. Рвется естественная нить бытия. Рус это прекрасно понимает.
И что-то он уже знает больше, чем мы. Осторожность его сохраняется на высоком уровне каждодневной опасности. Тем более, что мы еще не видели нашего хитрого эксперта. У меня темное предчувствие, что выходит на сцену против нас еще одна неизвестная сила. Динстон в этих делах ничто. Бойцы от черных монастырей, гибель связника в Гонконге, самураи на нашем пути, сверхнастойчивое преследование Руса, снова повышенный интерес неизвестных сил к Тибету, недавнее нападение на южный монастырь в предгорьях. И вот последнее давление наших центральных властей. Разве этого мало для серьезного анализа и определения за всем этим долго и удачно скрывающегося противника. Кто он?
Монахи надолго замолчали.
— Значит, — ожил настоятель, — пока мы не увидим Руса, а потом мистера Маккинроя, трудно до конца все проанализировать. Нужен какой-то определенный, достоверный, конкретный факт. Тогда что-то можно прояснить во всей этой таинственности и загадочности интереса к нам американцев и некоторых неизвестных сил. Так я понимаю, Ван?
