понятно…
— Ещё есть вопросик.
В этот момент на кухне появляется его жена.
— О, — неприязненно говорит она, глядя на бутылку и рюмки. — Успел уже… Сам алкаш и дружки такие же ходят. Смолоду уже на стакане.
— Тихо! — зло щерится он. — У нас важный разговор. Чего тебе?
— Борщ у меня! — строптиво отвечает жена и, поджав губы, подходит к кастрюле. — Важный разговор… Шары-то залить велика важность…
— А-ну! — хрипит он.
Проверив борщ, она уходит.
— Бабы… — хмурится майор.
— Следующий вопрос, — говорю я и вытаскиваю из кармана пачку пятирублёвок и одну сотенную купюру. — Шестьсот рублей хотят вернуться в свой дом.
Он замирает, пожирая деньги глазами.
— Но это не просто так, — продолжаю я. — Для этого надо кое-что сделать.
— Что сделать? — хмурится он.
— Нужно начать проверку на мясокомбинате. Очень серьёзную… но не настоящую.
— То есть? Щас не понял.
— Начать серьёзно копать, чтобы директор схватился за жопу. Чтобы заволновался.
— А там есть куда копать? — спрашивает Баранов.
— Ну, естественно. Везде есть, куда копать. Но те, кто копает в нужном направлении, получают чины и баблос. Это их отличает от всех остальных.
— Баблос? — переспрашивает майор.
— Ага, — подтверждаю я и постукиваю указательным пальцем по пачке денег.
— А, ну да…
— Вилен Терентьевич, — говорю я как можно более проникновенно и дружелюбно, хотя, честно говоря, не особенно симпатизирую этому парню. — Я предлагаю дружбу и взаимовыгодное сотрудничество, сорри за клише.
— А?
— Давай забудем все обиды и недоразумения, закопаем топор войны и пойдём в светлое будущее с высоко поднятыми головами.
— Согласен! — горячо поддерживает он мой призыв и протягивает руку.
Ну что делать, я её пожимаю.
— Только ты это, не налегай, — киваю я на бутылку, — а то знаешь, как бывает? Можно же и профукать всё на свете.
Он ничего не отвечает. Неприятны ему, видите ли, нравоучения от сопляка. Между тем, часовая стрелка перешагивает за двойку и уверенно двигается в сторону тройки.
— Часы точно идут? — спрашиваю я.
— Да вроде.
— Ну тогда мне нужно бежать. Обо всём договорились, будем на связи.
Мы обмениваемся телефонами и я ухожу. Лечу на рынок. Покупаю у армян нескромно роскошный букет роз, надеюсь, простоит хотя бы до моего ухода, а ещё мандарины, но уже не у армян. С этими покупками бегу на Красную, домой к Новицкой.
На всякий случай подхожу к дому со стороны двора и захожу через, через чёрный ход. В некоторых домах он предусмотрен.
— Да ты богат, как Скуперфильд, — усмехается Ирина, принимая букет, — но в отличие от него, не жаден. Проходи, гостем будешь. Плохо только, что ты не пьющий.
— А мне нет необходимости отпускать тормоза. У меня и без того голова кругом идёт.
— Отчего это? — щурится она.
Есть у неё такая особенность. Щурится, будто насквозь пытается просветить.
— Отчего? — переспрашиваю я, приподняв брови.
— Именно. Я так и спросила. Отчего?
Она приступает ближе, и я непроизвольно отступаю, упираясь в пальто и шубу, висящие на вешалке.
— От твоего запаха.
— Хм… — выгибает она бровь. — И чем это я таким пахну? Сомнительное какое-то утверждение.
— Любовью, — говорю я, хотя хочу сказать иначе. — И от огня, от жара, который от тебя исходит.
— От огня? — качает она головой и вдавливает меня в шубу. — Всё? Только от этого?
— Мало? — спрашиваю я очень тихо.
— Не знаю, — пожимает она плечами и смотрит прямо в глаза. — Сам скажи.
Между нами не остаётся ничего, только тонкая текстильная оболочка одежды, а она прижимается ещё теснее.
— Ещё, — отвечаю я, — от твоих губ.
— А что с ними не так? — шепчет она.
— Просто я представляю, что с ними сейчас сделаю…
Больше я ничего не даю ей сказать и сжимаю её голову ладонями.
— Погоди… — вырывается она через минуту. — Задушишь… Пойдём…
Она берёт меня за руку и ведёт прямиком в спальню, и там я делаю с ней такое, что, надеюсь, она даже и вообразить не могла. Передаю привет из будущего. Впрочем, как известно, нет ничего нового в этом мире, и в Древнем Риме, например, существовали многоквартирные дома с магазинами и ресторанами на первых этажах. Я сам видел их развалины, собственными глазами.
Часа через три, когда ни у неё, ни у меня не остаётся сил продолжать, и желание немного притупляется, она вытаскивает меня в гостиную.
— Накинь, — бросает мне чёрный махровый халат. — Не одевайся, только халат.
Я подвисаю, соображая, стоит ли.
— Не бойся, он новый. Я специально для тебя купила. Надевай. Голодный?
— Конечно, голодный, тобой невозможно насытиться. Мне нужно ещё.
— Врёшь, но приятно, — чуть свысока улыбается она. — Ты где такому научился? Может, ты в порнографии снимался?
— Ага, — смеюсь я. — Смотрите во всех кинотеатрах страны.
— Ладно, пошли, у меня мясной пирог есть.
— А икра? Разве первые секретари не едят одну лишь икру? Это разочаровывает. Зачем только люди стремятся на такие должности.
Мы идём в гостиную, которую я и увидеть даже не успел. На полу лежит шикарный шёлковый ковёр с тонким рисунком, с изображением голубых цветов.
— Бухарский? — спрашиваю. — Шёлковый, да?
— Хм… — удивлённо смотрит Ирина.
— Что? — пожимаю я плечами. — Господин знает толк в удовольствиях. И роскоши.
Она хмыкает и продолжает начатую мысль:
— Не все стремятся на высокие должности. Некоторых не спрашивают и бросают на ответственные участки.
— Такой подход мне нравится, — соглашаюсь я, осматривая комнату. — Именно так я и собираюсь с тобой поступать.
Диван, и два кресла такие же, как у Платоныча, румынская стенка, причём, довольно приличная, круглый стол со стульями, телевизор, проигрыватель и множество пластинок. На окнах плотные портьеры.
— В следующий раз я тебя выпорю, — мечтательно произносит она и закрывает глаза, представляя сладкие образы грядущего. — Ты будешь извиваться и просить пощады, но пощады не будет.
— Остановись! — требую я. — Сначала раба нужно накормить, не то я тебе прямо сейчас устрою восстание Спартака.
— Садись, — показывает она на диван, — сейчас подам.
Я подхожу к проигрывателю и ставлю… Что поставить? Сначала решаю Пугачёву, «Зеркало души», беру её в руки. Тёмно-зелёный фон, каштановые волосы, один глаз прикрыт чёлкой. Потом замечаю Джо Дассена. У меня была точно такая же пластинка. Семьдесят пятый. Он в сапогах и с гитарой сидит на досках у кирпичной стены, на стройке. Маме он очень нравился.
Убираю Пугачёву и ставлю француза. Начинает играть «Если б не было тебя», и я иду на кухню.
— О, здесь варят кофе! Какой аромат!
— Так, — строжится Ирина, — я где тебе сказала сидеть?
Я обнимаю её сзади и целую в шею, как муж, проживший с ней в браке лет пятнадцать.
— Слушай, Ир, а ты почему не замужем? —
