Отовсюду к ним набежали люди. Сквозь толпу, отчаянно толкаясь локтями, пробился Митрась.
— Дядь Вань! — прозвенели в его голосе бессильные слезы. — Дядечка! Ну, зачем ты поехал, зачем?
И, повернувшись к Леське, бросил ей сердитый, почти ненавистный упрек:
— У, зла на тебя нет!
— Не трожь ее, Митрасю, — прохрипел дядька, все еще задыхаясь. — Она тут ни при чем… Сам я поехал, сам захотел…
Среди других лиц Леська заметила поблизости рассеянно-равнодушные глаза Данилы Вяля. Ее поразило, с каким суровым укором взглянул на Данилу Ясь. После этого Данила очень тихо и незаметно куда-то исчез — по крайней мере, Леська его больше не видела, сколько не искала глазами.
Она увидела его лишь спустя полтора часа, на конных бегах.
Бега на тройках всегда были самой оживленной частью екатерининского праздника. Дорога, по которой неслись разубранные лентами и бубенцами тройки, была протяженностью чуть поболее трех верст, однако шла не напрямую, а петлей огибала деревню. И вдоль этой дороги теперь повсюду стояли люди. Здесь были и длымчане, и шляхта, и крепостные обоих панов. Подобные игрища устраивали и в других селах, но всех отчего-то неизменно тянуло в Длымь — видимо, там было и веселее, и просторнее, и тройке резвее, и молодцы бойчее. Да и немудрено: можно ли было сравнить вольных длымчан с заморенными, обескровленными крепостными мужиками?
Так вышло и на этот раз: неведомо откуда, из каких щелей повыбрался народ, и петлевидная беговая дорога на глазах ожила, загудела, зашевелилась сотнями голов. Мальчишки и кое-кто из молодежи взобрались на деревья, чтобы держать в поле зрения всю дорогу.
Леська осталась внизу, поскольку в тяжелом кожухе и длинных зимних юбках лазать было неудобно, да и Марыська теперь снова цеплялась за ее подол. Но все же они сумели пробиться поближе к самому концу беговой линии, где столпилось больше всего народу. Пробиться им помог Янка. Приступ давно уже отпустил его, и теперь он вновь чувствовал себя неплохо. Маленькую Марыську он теперь держал на плече, чтобы крошку в толпе не задавили.
Здесь же были и ее дед с бабушкой, и Митрась, поднявшийся почти на самую вершину старого тополя, а также Васины отец с матерью, его младшие брат и сестра, а возле них — светловолосая кокетливая Ульянка, девушка лет пятнадцати, по которой бедный Василь изнывал еще с лета. Тут же стоял и дядька Рыгор с семьей, а также еще множество лиц, среди которых хватало незнакомых и полузнакомых. Все они шумели, галдели, толкались, горячо спорили и походя обсуждали свои и чужие дела.
Участников было девять: пятеро длымчан, два кржебульца, один якубович и один ольшанич. Первых троих Леська едва знала, но Ольшаны должен был представлять не кто иной, как Данила Вяль, и ее сердце тяжело билось. Она и желала ему победы — и в то же время хотела, чтобы победил кто-нибудь другой.
А дело было в том, что победителю бегов вручался традиционный приз — пестрый узорный пояс, какими славились длымские мастерицы — и вручать его, опять же по традиции, должна была самая красивая длымская девушка. А ведь первой на селе красавицей вот уже полтора года по праву считалась Доминика. Позапрошлой весной на нее надели венок, а через полгода, на святую Екатерину, она уже вручала приз победителю на правах длымской королевы. И в этот раз столь же единогласно выбрали опять же ее. Леська ей не завидовала — о, нисколько! Напротив, она ею всегда восхищалась. Но теперь, когда речь шла о Даниле… О е е Даниле… Пусть лучше кто-то другой победит. Пусть кому-то другому вручает Доминика узорный пояс.
Одним из участников был Савка, и Леська решила болеть за него. А Янка, разумеется, болел за Васю Кочета.
— Ну, Василек вам себя покажет! — заявил он весело. — Мы с Митрасем за Василька!
— Промахнетесь вы с вашим Васильком! — возразила Тэкля. — Вот увидите: Савося живо его обставит!
— Да оба вы брешете! — вступила в разговор стоявшая рядом шляхтянка, одетая в ладно скроенную щегольскую шубку. На ногах у нее тоже были отнюдь не лапти и не валенки, а высокие ботинки со шнуровкой и на каблучках.
— Брешете вы! — повторила она. — Наш будет первым, ольшанский.
Дядька Рыгор помалкивал, хотя его старший сын тоже участвовал в гонках.
Но вот прокатилась в толпе волна нового гула: тронулись! Гул все нарастал, в нем все отчетливей прорывались отдельные возгласы:
— Артемка!
— Рынька!
— Савка! Савел впереди!
И вот они уже выносятся из-за поворота — один, другой, третий… Видно хорошо: впереди Савка. Василь — один из последних.
Ну что я вам говорила! — торжествует Тэкля.
— Цыплят по осени считают! — злобно бросает шляхтянка в ботинках.
И вдруг происходит нежданное: вперед стремительно вырывается тройка серых, легко обходит Савку, рвется к цели, и…
Кто бы мог подумать! Всю дорогу он держался среди остальных, не вырываясь вперед, хотя и не отставая, в то время как молодой Галич летел на сажень впереди всех, а под конец остался лишь на втором месте. Леська не отрывала глаз от победителя: с той самой минуты, когда он вылетел из-за поворота, она уже не сомневалась, что он будет первым, и сердце ее затопила смешанная волна бурной радости и ревнивого сожаления. И когда мимо нее промелькнули красные шнуры бекеши и заломленная на затылок лисья шапка, она не смогла сдержать радостного крика:
— Данила-а!
Ее оклик перекрыл весь окрестный шум, и она не расслышала ехидных слов шляхтянки в ботинках:
— Ну, чья взяла?
А Данила меж тем смущенно улыбался и молча кланялся в ответ на поздравления. Щеки его пылали, серые глаза неуловимо скользили вокруг, не успевая задерживаться ни на ком; Леське никак не удавалось поймать его взгляд. Ей очень хотелось подойти к нему, выразить свое восхищение, однако, наткнувшись на вопросительно-укоряющий взгляд Тэкли, она не решилась сделать к нему и шагу, а вместе с бабушкой направилась к Савке, который как раз поправлял сбившуюся шапку-кучму и шепотом ругался.
А потом она с восхищенной грустью смотрела, как Доминика, румяная, словно зорька, потупив очи, вручала Даниле награду — роскошно вытканный длинный узорный пояс с подвешенными к его концам белыми лебяжьими пушками — здесь такие пояса называли дзягами. Как ни восхищалась Леська Доминикой, однако про себя ревниво заметила, что и сама бы выткала дзягу ничуть не хуже. А Данила почти и не смотрел на признанную длымскую красавицу; глаза его по-прежнему беспокойно скользили вдоль толпы — возможно, невольно искали в ней серый платок и пару темных глаз, подернутых туманной дымкой.
Что же он за человек такой, этот Данила Вяль? Чем живет, во что верит? Значит ли она для него хоть что-нибудь? Да, конечно, она знает, что нужна ему, она сердцем чует… Очень хочет чуять… Но отчего же он так странно держит себя? Почему скользит взглядом мимо, словно она — пустое место? Не поймешь его… Невозможно понять…,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
