— С чего это ты к ней больно жалостлива, али вчерась щедро одарила?
— Это тебе, ваше благородие, ни к чему. А будить для тебя не стану, вот весь и сказ… — окончательно озлилась старуха.
Чиновник, видя непреклонность служанки, смирился.
— Что ж, и не буди, коли на самом деле она всю ночь не спала… я подожду.
У него мелькнула мысль, что если «Галчиху» разбудят, она встанет злая и, пожалуй, что табакерка его и впрямь пропадет.
Надежда дойти до царицы при близком знакомстве хозяйки дома с местным квартальным представилась ему вдруг делом довольно затруднительным.
— Что ж, посиди, я не гоню… — смилостивилась и Анфиса.
Чиновник сел на один из стульев, стоявших по стенам залы. Анфиса тоже присела.
— Я, собственно, насчет одной вещи.
— Заложена?
— Заложена.
— Отдаст…
— Не врешь?.. Потому у меня теперь денег нет, подождать попросить пришел недельки с две до жалованья… — заметил чиновник.
— Отдаст… так отдаст…
— Как, так?
— Так, без денег…
— Да ты, тетка, в уме ли?
— Да что же ты, ваше благородие, диву дался… точно отдать нельзя.
— Без денег?
— Ну, вестимо, без денег… На помин души покойника, все раздаст, что заложено было… Вечор мне так сказала, так и сделает…
— Не врешь?
— Пес врет, ваше благородие.
— Ну, дела, дивные дела… От Бога, видно, ей так внушено было…
— Вестимо, не от беса, прости, Господи!
Старуха перекрестилась.
— Так ты, тетушка, вот что, ее не буди… Пусть спит… — сказал чиновник.
— Да я и не буду…
— Я и говорю, не буди… Добреющая, видно, у ней душа… Не ожидал, признаюсь, не ожидал… — потирал руки чиновник. — Без денег и без процентов…
— Дивные дела… А уж за душеньку покойного мы замолим.
— Вестимо, молиться надо… Пусть спит, голубушка, пусть спит… — говорил чиновник.
— Ты вот что, ваше благородие, здесь побудь, а я пойду на кухню, самовар наставлю, а ежели кто позвонится, уж не поставь себе во труд, отвори…
— Иди, иди, дивные дела! — продолжал повторять чиновник, ходя по зале.
Через несколько времени раздался звонок. В дверь влетела раскрашенная дама.
— Вы уже здесь! Как я рада! — воскликнула она при виде отворившего ей чиновника. — Видели! Отдает?
— Тсс…
— А что?
— Спит…
— Кто?
— Анна Филатьевна…
— Галчиха?
— Тссс…
— Вот новости… Спит…
— И чего вы кричите, сударыня, пусть спит, благодетельница, мы и подождать можем… Мне ихняя старушка сказала, что всю ночь не спала.
— Благодетельница, вы говорите… mon dieu!..
— Конечно, благодетельница, когда решила все заложенные вещи даром раздать…
— Ужели?..
— Да, сударыня, именно так мне сказала старушка… На помин, значит, как бы души покойника…
— Сувенир?
— Да, так на манер сувенира.
— И вы поверили?.. Я ни в жисть не поверю…
— Не верьте, вот встанет, поверите… Старушка Божья врать не станет.
— Mon dieu, это было бы хорошо… Мой браслет… Сувенир мужа с жемчугом… «Как твои зубки», сказал покойный, подавая мне его…
Барыня улыбнулась своим беззубым ртом.
Снова раздался звонок.
Чиновник отворил, но оставил дверь полуоткрытой.
В комнаты стали набиваться разные люди, в числе которых были и старушка, заложившая маменькин салоп, и оборванец, заложивший сапоги.
Все сообщили друг другу известие, что вдова решила раздать заклады даром…
— «Ура!» — вдруг закричал во все горло оборванец.
— Тсс… — раздалось со всех сторон.
В залу вбежала Анфиса и напустилась на парня, указанного всеми, как на виновника крика.
Старушка подошла к нему совсем близко.
— Ты чего это орешь, в кабаке нечто ты?
— Виноват, бабушка, с радости…
Анфису заставили повторить слышанное ею от Анны Филатьевны решение раздать даром заложенные вещи.
— Спит? — спросили некоторые.
— Встала, чай пьет! — отвечала старушка и снова удалилась во внутренние комнаты.
— Пусть кушает… Мы подождем! — послышались замечания. Наконец Анна Филатьевна вышла.
Вся толпа шарахнулась на нее.
— А вы не все вдруг… По одному, — распорядилась вышедшая с ней вместе Анфиса.
Порядок водворился.
Анна Филатьевна со спокойным, несколько грустным лицом отбирала по несколько номерков и направлялась с ними в кладовую, откуда выносила с помощью Анфисы вещи и отдавала владельцам.
— Помяните в своих молитвах, да упокоит Господь душу новопреставленного раба Виктора… — говорила старушка каждому, получающему заклад.
— Будем поминать, будем, благодетельница…
— Упокой его душу в селениях праведных! — говорили, кланяясь, владельцы вещей.
— Уж и помяну я покойного! — вскрикнул радостно оборванец, получив обратно свои смазные сапоги.
Все уходили с радостными, веселыми лицами из того дома, куда еще недавно загоняли людей только нужда и безысходное горе.
Ушедших сменяли другие, уже знавшие о решении Галчихи раздавать даром заклады.
Весть об этом почти моментально облетела Васильевский остров и до позднего вечера бедняки все приходили в дом Галочкиной и, уходя оттуда, расточали ей свои благословения и пожелания всего лучшего в мире.
На другой день все повторилось. И так целую неделю.
Наконец, все вещи были розданы.
Эти радостные лица бедных людей, эти благодарности, полные искреннего чувства, эти благословения, идущие прямо от сердца, произвели необычайное впечатление на Анну Филатьевну.
В эти дни она была счастлива.
«Вот в чем счастье! — думала она. — Мало быть довольной самой, надо еще быть окруженной довольными людьми…»
Улыбки этих бедняков отражались тоже улыбкою на лице Галочкиной, как в зеркале.
Анфиса ходила вся сияющая, счастливая и шептала молитвы:
«Господи Иисусе Христе, прости ее грешную, Господи Иисусе Христе, пошли ей силы на искус…»
Когда последний бедняк с последним закладом вышел из дома, Анфиса заперла за ним дверь и вернулась в залу.
Анна Филатьевна бросилась ей на шею.
— Спасибо, родная, спасибо, родимая, спасибо, милая… — шептала она, покрывая лицо старухи нежными поцелуями.
Анфиса почувствовала, что на ее лицо и шею капают горячие слезы ее хозяйки.
— Что ты, матушка, что ты, голубчик, — бормотала старушка. — Меня-то тебе благодарить с какой стати?
— Тебя, Анфисушка, только тебя одну и благодарить мне надо… Не будь тебя, коснела бы я в этом скаредстве, не видела бы вокруг себя лиц радостных… Не была бы, хоть на минуту, да счастлива…
— Все Бог, матушка, один Бог…
— Бог и послал тебя мне, Анфисушка… Не расскажи ты мне про этого несчастного солдатика, может ничего такого, что теперь случилось, и не было, а теперь у меня с души точно тяжесть какая скатилася, а как исповедаюсь с тобой вместе перед княгинюшкой, паду ей в ноги, ангельской душеньке, да простит она меня, окаянную, и совсем легко будет… Силы будут остатные дни послужить Господу…
— Когда же пойдем мы к ее сиятельству?..
— А вот дай, Анфисушка, дела все справить, от денег-то бесовских совсем отвязаться, дом продать… Тогда уж и пойду, перед странствием…
— Не долгонько ли это будет откладываться?
— Недолго, Анфисушка, недолго… За ценой на дом ведь не погонюсь, мигом покупщик явится… Филат Егорович уже обещал мне это быстро оборудовать…
Филатом Егоровичем звали местного квартального.
— Оно, конечно, за дешевую цену дом со всей движимостью, кому не надо и тот купит, — заметила Анфиса.
— Купят, голубушка, купят… А завтра чем свет на кладбище пойдем да в Лавру, в другие церкви вклады сделаем, на вечный помин души покойничка… А что от дома выручим, с собой возьмем, по святым местам разнесем, в обители святые пожертвуем, но чтобы на себя из этих денег не истратить ни синь пороха.
— Вестимо, зачем на себя тратить… Ну, их, и деньги-то эти… Всю Рассею матушку из конца в конец обойдем, Христовым именем, и сыты будем, и счастливы…
Так и порешили обе женщины.
X. Слеза Потемкина
Жизнь княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой текла тихо и однообразно.
Она, как мы знаем, после смерти мужа совершенно удалилась от двора и посвятила себя сыну и Богу.
Последнее выражалось в широкой благотворительности княгини, благотворительности, заставившей говорить о себе даже черствый чувством Петербург.
Все нуждающиеся, все несчастные, больные, убогие находили в княгине Зинаиде Сергеевне Святозаровой их ангела-хранителя, она осушала слезы сирот, облегчала страдания недужных и порой останавливала руку самоубийцы от приведения в исполнение рокового решения.
Имея свое независимое громадное состояние, получив законную часть из состояния мужа, она, кроме того, через несколько лет после его смерти унаследовала колоссальное богатство своей тетки графини Анны Ивановны Нелидовой, умершей в Москве, среди той же обстановки, в которой мы застали графиню в начале нашего правдивого повествования, не изменив до самой смерти своих привычек и, казалось, нимало не огорченной таинственным исчезновением графини Клавдии Афанасьевны Переметьевой.
