Я подступил ближе и внимательно оглядел незнакомца, а он уставился на меня своими невероятными глазами. Казалось, он ни капельки не боится, хотя не берусь гадать, какие выражения могут быть на столь необычном лице и что они значат.
— Кто ты и откуда? — задал я вопрос на языке тускарора.
Он улыбнулся, безмолвно покачав головой. Ответила тускарорка, та, что постарше:
— Не понимает он нашего языка. Всего несколько слов, и то если говорить медленно и громко, да еще пнуть его слегка…
— Никто у нас не научился с ним разговаривать, — добавила молоденькая. — Наш вождь немного знает их язык, а в одной семье есть раб из племени катоба, но его бледнолицый тоже не понимал.
Толпа расшумелась не на шутку, все проталкивались вперед, пытаясь рассмотреть бледнолицего. И все орали наперебой, предлагая всякие глупости. Старик Выдра, наш старший знахарь, возжаждал ткнуть пленника копьем, чтобы выяснить, какого цвета у него кровь. Одна из старух потребовала, чтобы Барсук раздел его донага, — мол, надо бы проверить, весь ли он такой белый, — но, по-моему, ей было просто любопытно поглазеть на то, что прячется под одеждой.
Молоденькая тускаророчка спросила:
— Что с ним сделают? Убьют?
— Не знаю, — ответил я. — Может быть.
— Не следовало бы, — заявила она. — Он хороший раб. Трудится прилежно, а еще умеет танцевать и петь.
Я перевел ее слова, и Барсук, на удивление, сразу поддержал смазливую пленницу:
— Точно, он много сильнее, чем выглядит. Дрался он здорово, хоть оружия у него не было, только полено. С чего это, думаешь, я держу дубинку левой рукой? — Он поднял правую, и стало видно, что возле локтя она распухла и посинела. — Чуть не сломал мне кости…
— Да, он не трус, — согласился Большой Нож. — Мог бы убежать, но остался и пробовал защитить женщин. Для раба совсем неплохо…
Я вновь воззрился на бледнолицего. Внушительного впечатления он не производил, роста был не выше среднего, да и худощав, но я понял, что под диковинной кожей прячутся настоящие мышцы.
— Еще он выделывает всякие чудеса, — добавила тускаророчка. — Ходит на руках, например…
Та, что напоминала аллигатора, громко буркнула:
— У него дурной глаз, вот что. Как появился у нас, посыпались беда за бедой. Вон до чего дошло, до плена…
Я передал все доподлинно Большому Ножу, и тот откликнулся:
— Не знаю, как и быть. Собирался его убить, но, может, лучше держать его как раба? Ведь, в конце концов, ни у кого из других вождей белого раба нет и не предвидится…
Послышался зычный женский голос:
— Что тут происходит?
Я не обернулся: в том не было нужды. Во всем поселении не нашлось бы недоумка, который не признал бы этот голос с ходу. В один Миг воцарилась мертвая тишина. Моя сестрица Тсигейю пробилась сквозь толпу — все поспешно отступали с ее пути — и остановилась ли-цом к лицу с бледнолицым. Оглядела его с ног до головы, а он не по-тупился и даже улыбнулся, словно радуясь знакомству.
Вот это уже требовало незаурядного мужества. Конечно, он не мог знать, что перед ним сама Мать клана Волков — тебе-то, наверное, известно, что это наиболее влиятельная фигура во всем поселении. При одном ее появлении большинство людей впадали в смущение и тревогу. Тсигейю была крупной женщиной, не толстой, а именно крупной, как заправский воин, лицо ее походило на скалистый утес, а глаза могли просверлить вас насквозь, прямо мороз до костей. Года два назад она умерла, но в пору, о которой я говорю, она была еще в расцвете сил, и ее седая грива топорщилась, как перья орла.
— Это ты для меня? — изрекла она. — Ну спасибо, Большой Нож.
Вождь от изумления открыл рот, потом поспешно закрыл его. Тсигейю была единственным человеком на свете, которого он боялся. И у него были на то серьезные основания, поскольку она приходилась ему родной матерью.
Барсук пробормотал что-то насчет своего права на жизнь бледнолицего — ведь тот посмел его покалечить. Тсигейю смерила Барсука взглядом, и воин мгновенно стал ниже ростом. Однако через минуту Тсигейю сменила гнев на милость:
— Что верно, то верно. Во всем вашем славном отряде ты один хоть чуть-чуть похож на пострадавшего. Так что можешь получить в собственность эту девчонку. — Она показала на тускаророчку, и Барсук заметно повеселел. — Кому достанутся вторая женщина и мальчишка, решайте сами. — Тут Тсигейю повернулась ко мне. — Брат, я желаю поручить бледнолицего твоим заботам. Постарайся научить его разговаривать, как полагается. Если кому-нибудь по силам справиться с подобной задачей, то только тебе…
ДА ВЕДАЮТ ВСЕ АНГЛИЧАНЕ И ИНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ДУШИ:
что я, англичанин и подданный Ее Величества королевы Елизаветы, по несчастью попал в эту страну Вирджинию в лето 1591 от Рождества Христова; и после многих горестей очутился среди индейцев. Кои, однако, не причинили мне зла, а, напротив, выказали ко мне отменную доброту, без каковой я вне сомнения был бы обречен на гибель в этих диких краях. Вследствие чего, дорогой друг, кто бы ты ни был, заклинаю тебя не обижать этих дикарей и не ругать их, а отнестись к ним великодушно и справедливо, как они отнеслись ко мне.
Только погляди на эту оленью шкуру. Видел ты когда-либо что-ни-будь похожее? Бледнолицый наносил значки заостренным индюшачьим пером с помощью черной краски, которую варил собственноручно из золы и дубовых наростов. И наказывал мне хранить эту шкуру и беречь ее, чтобы показать другим бледнолицым, когда они придут сюда, и чтобы они узнали, кто он и что с ним произошло.
Думаю, эта шкура сродни нашим охранным поясам — вампумам. Или цепочкам рисунков и непонятных значков, которыми старики из некоторых племен записывают историю своего народа. Выходит, он сам был своего рода дидахнвуизги, знахарем, хоть по виду и не скажешь, что он набрал довольно лет, чтоб успеть изучить такое сложное искусство.
А он занимался своими значками чуть не каждый день, царапал их на чем придется, чаще всего на шкурах или на коре тутового дерева. Люди считали его помешанным, и я не спорил — ведь если бы они узнали правду, то обвинили бы бледнолицего в колдовстве, и тогда даже Тсигейю не спасла бы его от смерти.
Но это, по правде говоря, могло бы угрожать ему гораздо позже, зимой, после того, как он немного выучил мой, а я его язык. А в тот первый день я думал только о том, чтобы вытащить его из толпы, пока не стряслось какой-нибудь новой напасти. Было видно, что Выдра вот-вот разразится очередной речью, и возникла бы несомненная опасность умереть со скуки.
Приведя незнакомца домой, я первым делом протянул ему тыквенную бутыль с водой. Когда он утолил жажду, я показал на себя и произнес, медленно и раздельно:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
