Тогда он перешел к рассказам о знаменитых вождях своего племени. Я не очень-то хорошо понимал его, отчасти потому, что почти не разбираюсь в законах и обычаях бледнолицых, а еще потому, что многие их вожди носили, как ни странно, одинаковые имена. Как я ни старался, а так и не смог решить: то ли было два вождя по имени Ритчад, то ли всего один, но с очень переменчивым характером10.
Но самое-самое диковинное в том, что все рассказы казались начисто лишенными смысла. Из них не узнаешь: ни почему луна меняет свое лицо, ни как были созданы люди, ни откуда пришли горы, ни где енот раздобыл свой хвост и вообще ничего полезного не узнаешь. Просто пустые россказни, вроде старушечьих сплетен.
А может, я что-нибудь важное прослушал.
Жить иль не жить, вот где вопрос… (Зачеркнуто.)
Жить или умереть? Смогу ли… (Зачеркнуто.)
Погибнуть или… (Зачеркнуто.)
Быть, или что взамен?.. (Зачеркнуто.)
Спору нет, он трудился не щадя себя. Частенько я слышал, как он, согнувшись над своими значками, скрежещет зубами и бормочет что-то нечленораздельное. А то вдруг вскочит, швырнет изрисованную кору наземь и выбежит наружу, под снег и ветер, и даже в хижине слышно, как кричит что-то на своем родном языке. По крайней мере, оставалось предположить, что на своем, хотя слова не относились к тем, какие я выучил. Наверное, часть его знахарского искусства, думал я и помалкивал.
Боже милостивый! Неужто я провел уже столько месяцев в этом диком краю, что утратил все былые навыки? Я, которому извергать стихотворные строки было не труднее, чем рыбе плавать, сегодня беспомощно бьюсь над каждым словом, как пьяница, который не в состоянии найти собственный гульфик даже двумя руками.
Говорю тебе, та зима выдалась очень долгой.Безжалостная времени стрелаСвистит в полете: завтра, завтра, завтра.А завтра ждет бестрепетно и мрачно,Ощериваясь копьями несчастий,Как дикие индейцы из засады.Но меркнет все пред ярым страхом смерти,Перед неведомой страной, откудаЕще никто досель не возвращался,И это вынуждает нас сноситьЗемные беды, мелкие в сравненьи. 11
И вот однажды, когда снег уже начал таять, я заметил, что Угрожающий Копьем не занят обычной вечерней работой. Он просто-напросто сидел, уставившись на огонь, а его шкуры и листы коры лежали рядом, и он даже не глядел на них. Индюшачьих перьев и черной краски вообще не было видно.
— Что-то не так? — спросил я, и тут меня озарило. — Ты закончил свою пиесу?
Он испустил долгий вздох.
— Да, закончил. — И добавил на своем языке: — Ну и гулупес!
Он нередко повторял эту фразу, и я никогда не мог ее до конца понять. Нетрудно было догадаться, что ему не по себе. Я предложил:
— Расскажи мне…
Он отнекивался и все же в конце концов сдался. А по мере того, как развивал свой рассказ, распалялся и в самых ярких местах принимался скакать по хижине, внушая мне страх, что вот-вот обрушит жилище. Изредка он хватал то одну, то другую шкуру или кусок коры и воспроизводил подлинные слова, чтобы я уловил их звучание. Я-то думал, что изучил его язык довольно сносно, а тут понимал едва ли одно слово из десяти.
Но история сама по себе была мне понятна. Попадались места, для меня совершенно темные, но в целом она была лучшей из всех, какие он мне излагал. И я похвалил:
— Хорошая штука…
Он наклонил голову вбок по-птичьи.
— Ты честно?
— Дойу, — ответил я искренне.
Он опять вздохнул, собирая кипу своих пиишшу воедино.
— Все равно я глупец!
Я угадал по его глазам, что он вот-вот швырнет всю кипу в огонь, шагнул к нему, отобрал ее и повторил:
— Хорошая пиеса. Можешь гордиться.
— Чем? — Он пожал плечами. — Кто ее увидит? Жуки да черви? Ну, может, еще мыши…
Он улыбнулся мимолетной невеселой улыбкой. Я лихорадочно размышлял, как бы улучшить его настроение. Старшая дочка Девятизубого вошла в возраст и строила бледнолицему глазки, и я задал себе вопрос, не отправиться ли за ней для него. Потом я вновь взглянул на кипу, которую держал в руках, и меня вновь осенило.
— Друг мой, — обратился я к нему, — у меня возникла мысль. Почему бы нам не поставить твою пиесу прямо здесь?
А ныне одно безумие породило другое, личное помешательство вызвало к жизни целый сумасшедший дом; ибо я ввязался в предприятие, подобного которому мир не ведал. Тем не менее, коль затеял такую глупость, доведу ее до конца и не уклонюсь; может статься, она потешит этот народ, люди которого стали моими единственными друзьями. Пусть убедятся, что Уилл по отношению к ним исполнен доброй воли.
Вроде бы, когда я неожиданно для себя выступил со своим предложением, оно звучало просто. Однако сказать-то легко, сделать куда труднее. Прежде всего следовало поговорить с людьми.
Мы, анийвуийа, предпочитаем свободную, беззаботную жизнь. У наших вождей власти меньше, чем у ваших, и даже власть Матерей кланов отчасти ограничена. Законов у нас мало, они известны каждому, и все течет, как правило, без особых затруднений.
Но для того, что мы задумали, никаких правил не было и быть не могло — ведь ничего подобного раньше не случалось. Кроме того, нам требовалась помощь многих людей. Так что разумнее было двигаться к цели осторожно, шаг за шагом, хотя вынужден признать: мне и в голову не приходило, что наше скромное предложение вызовет такой переполох. В конце концов пришлось обсудить его на очередном совете старейшин.
Разумеется, сильнее всех разволновался Выдра.
— Это колдовская выдумка бледнолицых! — орал он. — Вы что, хотите, чтобы наш народ стал слабосильным и беспомощным, как они?
— Если бы наши воины, — возразил Большой Нож, — научились стрелять так же метко, как Угрожающий Копьем, я бы не возражал.
Выдра замахал костлявыми руками и так рассвирепел, что его лицо сделалось белее, чем у бледнолицего.
— Тогда ответьте мне! Как это может быть, чтобы танец…
— Это не танец, — заявил я.
Обычно я сдерживаюсь и не перебиваю тех, кто старше меня годами, но если терпеливо ждать, пока Выдра не выговорится, можно досидеть до утра.
— Как бы это по-вашему ни называлось, — не унимался Выдра, — оно достаточно похоже на танец, чтобы стать заботой клана Птиц. А ты, Мышь, из клана Волков, да и твой бледнолицый друг стал членом клана после усыновления, так что вы просто не имеете права на такую затею!
И тут заговорила старая Дотсуиа. Она была Матерью клана Птиц и к тому же самой старшей из присутствующих, а может, если разобраться хорошенько, вообще самой старшей в поселении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
