И все лица и организации, куда обращался Окунев, читали его заявления, брали на контроль «Дело Окунева», запрашивали, начинали работу по проверке жалобы советского гражданина, давали указания об ускорении дела, требовали срочных немедленных ответов. В областной прокуратуре готовили командировку соответствующего советника юстиции для ревизии Сендунов…
…Григорий Маленьев, бросив пить водку, очнулся и развивал энергичную деятельность. Он доказывал в приисковом управлении, что детишки подрастают, что и ему и жене «обрыдло» жить в тайге и что решились они навсегда перебраться в Россию. Везде и всюду у нас дорог каждый работник, а дельный рабочий так называемого постоянного кадра – тем более. Но уговаривать Маленьева было потерянным временем. Пришлось написать приказ о его увольнении по собственному желанию.
На ладный, крепкий домик, где все дышало теплом и уютом, легко нашелся покупатель. Не жалея, из полы в полу передал Маленьев гнездышко, которое с таким тщанием вила Клавдия на мужнины деньги, слизанные им в свое время со старательской добычи. Не пошли они впрок… Не пошли впрок и барыши этого года.
Оглянувшись, Григорий спросил себя: «А где же деньги-то? Были и сплыли!..»
Сбившийся с толку, попутанный легкой наживой рабочий, оказывается, плохо считал. То-то, что наживной рубль дорог, а даровой дешев!
Маленьеву казалось, что, начав «заниматься металлом» с мастером Окуневым, а потом перейдя на самоличную скупку, он «насшибал» тысяч до восьмидесяти.
Ведь это же сверх заработка, на который другие рабочие свои семьи кормят, сами живут и по сто граммов пропускают! Птичками порхнули сотенные между пальцами. Что пропито, что прогуляно, остального и нет ничего. Куплены вещички, без которых можно было бы и так обойтись. Григорий соблазнился «штучным» тульским ружьем ценой в четыре с половиной тысячи рублей. Вещь – красота, слов нет, а бой ничем-то уж так не лучше по сравнению с прежней тулкой, стоившей пять сотен. Купил золотые запонки: одна потерялась на охоте, вторая никому не нужна…
Правда, оставался в руках Григория капитал, но не простой: хранилось у него золото-шлих, скупленное после логуновской поездки в Котлов и краденое вместе с Васькой.
Толкало Григория: отдай Ваське его часть, пусть валится с ней ко всем чертям в болото, а свою часть выкинь. Кто давал совет: страх или совесть? Сам Григорий не разобрался бы. Вернее, что страх. Но со страхом боролась жадность, подсказывая, что дело-то сделано, а золото не виновно.
Не советуясь с Клавдией, Маленьев решился взять золото с собой и в последний раз сбыть его в Котлове, пользуясь тропкой, которую проложил Луганов. Так он Ваське и сказал. Васька просил взять все золото, а деньги за его часть отдать Матрене Елизаровне Буенковой, от которой он их как-либо сумеет получить.
О своих делах приятели нашептались перед отъездом Маленьевых, сидя в последний разок за горькой чаркой в доме Клавдии, в доме, который был уже не Клавдии, а другого человека, с кем и купчую подписали и деньги от кого подучили.
Василий Луганов крепко трусил и решался тоже бежать с приисков. Он подыскивал себе «документики».
Однакоже у них с Маленьевым была надежда, что дело обойдется. Они считали, что Окунев, всем известный как человек грамотный, умный и в делах ходовой, будет на следствии держаться крепко.
– И нам с тобой, – говорил Луганов, – надобно, Гриша, помнить одно. В случае чего – молчок: знать не знаю, ведать не ведаю. Когда человек заперся вовзят, с ним ничего не поделают.
О том же были предупреждены Сила Сливин, Алексей Бугров и другие. Гухняк даже обиделся:
– Ты что, Григорий, треплешься! Какие у нас с тобой были дела по металлу? Во сне не видал!
Чтобы успокоить себя, не приятеля, верткий язык Луганова крутился около Окунева, подбирая соображения в пользу крепости духа горного мастера: чем больше втянет людей Окунев, тем хуже будет ему самому. Шайка, коль так квалифицируют дело, сулит верных двадцать пять лет заключения. Одному ответа меньше.
Скрипнул зубами Маленьев, как поджарило его, а Луганов утешил:
– Я ему сумел весточку передать, что, мол, ты нас забудь, а уже мы-то тебя не забудем!..
Спешно снявшись, семья Маленьевых улетела из Сендунов, как и не бывало ее. Они ехали в маленький город под Котловом. Там имели постоянное жительство родители Клавдии, которые и подозревать не могли о делах своего зятя. Тесть Маленьева, всю жизнь помахивая топориком, постукивая долотом, от плотничьего дела сколотил и себе скромный домик. Туда ныне, как в первое пристанище, везла внучат Клавдия, чтобы дед с бабушкой потешили свою одинокую старость ясными детскими личиками.
Где-то между Читой и Улан-Удэ, не то в Хохотуе, не то в Тарбагатае, не останавливаясь, скрестились два поезда, наполнив узенькое междупутье скрежетом и лязгом стали.
Клавдия поила детишек топленым молоком, купленным на остановке в Мозгоне, а Григорий спокойно дремал, привалившись к стенке вагона.
В поезде, который проскочил мимо них на восток, мчался, возвращаясь из С-и, следователь Нестеров.
А где-то, еще дальше к западу, таилась в почтовом вагоне посылочка, заложенная на дальнюю полку. После станции А-к раздатчики, готовясь к Котлову, достанут зашитый ящичек, выгрузят вместе с другими, выполнив все формальности, дабы ничто не потерялось. И, попивая чаек на захваченном в Котлове кипятке, поедут раздатчики дальше, не подозревая, что сегодня в их руках побывал золотой песок, которого они в жизни не видали и не увидят.
Маленьев не решился везти металл с собой. Посылку на его имя отправил Василий Луганов.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Нестеров ехал на Сендунские золотые прииски, а в московской квартире-анфиладе, в нескладном жилье сестры темного котловского богача Бродкина происходили великие события: молодежь затеяла реконструкцию ванной клетушки и кухни.
– Ма, так будет в тысячу раз удобнее. И мы не терпим никаких возражений!
Что поделаешь с этими будущими инженерами!.. Лева в этом году принимается за дипломный проект, Фане остается три года.
Молодежь предъявила чертеж в масштабе. Верно, будет и удобнее и выкраивается свободный кусочек, пусть крохотный, но такой ценный для москвича.
– А кто будет делать?
За такую работу придется заплатить много. Когда настилали линолеум в кухне и в ванной, за работу без материала Анна Борисовна заплатила пятьсот рублей. В ту пору деньги стоили гораздо дешевле. Но ведь работали двое рабочих всего один день. После лета с его дополнительными расходами у Кацманов было туговато с деньгами. Фанечке нужно зимнее пальто… Что говорить, каждая семья знает цену рубля!
– Мы с Левой сами сделаем, – заявила дочь.
Вот так-так! Да разве они сумеют? И потом дети разведут грязь на целый месяц.
– Ой, мамулечка! – Фаня не умела ласкаться. В серьезных случаях она подходила к матери и подталкивала ее плечом. – Левка, она считает нас маленькими. Да, ты считаешь нас детьми. Но ты, мамуся, не огорчайся, все родители такие. Так вы устроены, милые наши старшие! Мы сами большие. Все будет сделано нашими руками, по-ин-же-нерному!
Молодые Кацманы придумали с умом: главное осталось на месте, то-есть канализационные и водопроводные трубы. Не было нужды поднимать пол. «А все, что наверху, – дело рук человеческих», – по словам Левы.
Ванну, под которую до сих пор было невозможно залезть, сейчас подняли, повернули и поставили на линолеум. Чтобы ножки не вдавились, подложили стеклянные подставки, которые достал Лева.
– Толково, – говорит он, срезая по линейке неровный край старого линолеума. – Будет точно.
Фаня подняла отрезанную полоску. Край покоробился от времени и сырости. Под ним, на слое грязи, оказался какой-то тускло-желтый песок, похожий на медную пыль из-под слесарной ножовки. Лева не заметил бы, но в программу института Фани входили цветные металлы.
– Эй, Фань! На что это ты сделала стойку? – спросил Лева.
Сегодня они были вдвоем: Анна Борисовна принимала своих больных во вторую смену.
2
На следующий вечер после обеда Фаня предложила брату:
– Пойдем пройдемся. Сегодня кончим с реконструкцией. – Им оставалось немногое.
Спускаясь по узкой, неудобной лестнице, они молчали. Во дворе сестра сказала:
– Проверено: золото. Шлих с приисков.
Они вышли на узкую, полную движения улицу, к комиссионному магазину, у витрин которого часто останавливались, разглядывая бронзу, хрусталь, фарфор или картину. Сестру тянуло к красивым вещам, а брат был равнодушен. Иной раз они входили в магазин. Хотя и немного стыдно, когда сам знаешь, что ничего не купишь, но ведь это никому не мешает.
Красота была какой-то врожденной потребностью Фани, что проявлялось во многом. Накрывает на стол, брат хочет помочь.
– Левка, не мешай!
Он не умеет: бахрома скатерти не так свесится, тарелки окажутся не на месте. Смешно! Стул и тот нужно «поставить». Книга должна поместиться в шкафу или на полке именно так и не иначе.
