плоский, включает видеомагнитофон под ним. В тумбе под телевизором хранится видеокассета.
— Дима, Дима... Разве могла я тебя убить? Да никогда. Ни за что на свете. Как же плохо, что тебя нет... — она вставляет кассету в магнитофон. Экран телевизора после недолгих помех зажигается домашним видео.
Лицо матери озаряется улыбкой. Она смотрит, как молодой мужчина резвится с маленькой двухгодовалой малышкой.
Он то отращивает себе оленьи рога, то хобот, как у слона. Девочка хлопает в ладоши и заливисто смеётся.
Внезапно запись начинает портиться из-за помех. Мама подходит к телевизору стучит по нему кулаком — но изображение становится ещё хуже. Она наклоняется поправить розетку... Летят искры, женщину начинает трясти, потом слышится хлопок, и дом погружается в полный мрак.
Картинка была настолько отчетлива, что горло сдавило удавкой от непонятной, совершенно иррациональной жалости.
Эта женщина стала для меня отождествлением самого зла. Я думала, что ненавижу её, я не желала её больше видеть. Я хотела ударить её побольнее. Пусть не физически, но морально. Забрать у неё всё, как она сама собиралась лишить всего меня ради собственных корыстных интересов.
Но когда включилась та видеозапись из моего детства, когда я услышала слова мамы, в которых звучала сама безысходность — то поняла, что не могу. Не могу бросить её на той даче. Не могу растоптать.
Не хочу через год узнать, что она погибла в деревенском доме где-то на отшибе. Встретила нелепую смерть одна, без единой живой души рядом.
Я… наверное, я ещё долго не сумею её простить, но когда-нибудь, очень нескоро, я хотела бы поговорить с ней. Честно. Без вечных недоговорок. Обсудить моего отца, например.
Она не убивала его. Она не желала ему смерти. Ей не хватает его присутствия. Через долгие годы она пронесла внутри себя память о нем. Неужели в Эльвире Орловой есть что-то человеческое? Неужели она всерьез может о чем-то страдать?
Неужели когда-то она была другой и умела любить?
Так сложно в это поверить.
Возможно, обида во мне никуда не денется, но я готова дать маме шанс. Только теперь на моих условиях.
Когда-нибудь… позже.
Сейчас — точно нет. Надо переварить события последних дней, научиться принимать маму с её недостатками, но не поддаваться на её попытки управлять мною.
Мне нужно время.
— Знаешь, — сказала я Алексею. — Я передумала насчет дома. Пусть моя мать остается жить в нем.
— Ты уверена? — он с сомнением посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
— Полностью. Для начала разберусь с фирмой, а уже потом буду думать, что делать с остальным. Нельзя поступать вот так, на эмоциях. Потом пожалею.
— Здравая мысль, — он кивнул. — Ну что. Куда теперь? Поедем смотреть принадлежащее тебе производство, или ты передумала?
— Нет, едем туда. Не хочу откладывать. Слушай. Тебе не звонил Дитрих? Как он там?
Алексей покачал головой. Но стоило мне печально вздохнуть, как телефон завибрировал, и на экране появилось имя жениха. Он словно мысли мои прочитал!
— Это он! — я забыла от радости, как дышать. — Привет! — воскликнула в трубку.
— Привет, — голос Дита звучал тепло, но не особо радостно. — Тая, у тебя всё хорошо? Прости, никак не мог связаться с тобой раньше. Ты получила вчера мое сообщение? Еле поймал связь, не уверен, что оно дошло.
Да, получила. Дитрих очень коротенечко отписался, что они со Златом нашли брата и вот-вот собираются вылетать, хотя погода нелетная. Этого мне хватило, чтобы немного выдохнуть, но волнение никуда не делось. Но теперь я слышала его голос, представляла, как он хмурится, и меня отпускало.
Как мало иногда нужно для счастья.
Услышать того, кто тебе дорог.
— Всё дошло, я даже отправила тебе ответное. Желала счастливой дороги. Видимо, ты его не получил.
— Нет, к сожалению. Главное, ты в порядке. Мне рассказали, что тебе пришлось в одиночку разбираться с наследством?
— Ну да. Мне придется ещё на пару дней остаться здесь, а уже потом смогу вернуться в столицу.
— Не переживай, мы с Платоном тоже прилетели сюда. Я хотел бы помочь тебе разобраться с делами.
Я улыбнулась от тепла, разливающегося по телу.
Он думает обо мне. Вспоминает. Хочет помочь.
О чем ещё можно мечтать?
— Спасибо. Сможешь подъехать на мамин… то есть мой завод? Мы как раз направляемся туда.
— Кое-что случилось… — Дит помолчал. — Платон исчез. Где-то час назад, сразу, как мы со Златоном оставили его одного. Просто пропал. И у меня ощущение, что здесь не всё так гладко.
— В смысле?
Дитрих объяснил, что изначально отъезд собственного брата показался ему подозрительным. Но вроде бы подкопаться было не к чему. Он действительно путешествовал без телефона и интернета. Отправился в круиз, чтобы отдохнуть от всего впервые за долгие годы, и не участвовал в семейных разборках.
Платон не писал мне никаких сообщений, даже не знал, что его страница взломана. Он даже согласился поехать обратно с Дитом, несмотря на то, что отношения между ними были натянутыми.
— Но теперь он исчез, и я не понимаю почему.
— Его могли похитить? — предположила я.
За нами ведь тоже охотились. Вдруг кому-то нужен и он тоже?
— Платона? — Дитрих усмехнулся. — Кто? Не маленький же мальчик. Думаю, он ушел сам. Только вот зачем?
— Хороший вопрос…
— Я попросил близнецов не спускать с тебя глаз, а мы со Златом попытаемся опять отыскать его. И на этот раз просто так не выпустим из виду.
— Да, конечно… — я поежилась.
Как-то со всеми волнениями о матери, о собственном прошлом и наследстве я настолько абстрагировалась от опасности, которая всё ещё висела над Дитрихом, что сейчас это было подобно холодному душу.
Оружие, убивающее орков, арахны… неужели всё это действительно дело рук Платона? И может ли Дитрих тогда доверять Златону, если в своем видении он видел, как тот его убивает?
А что, если на самом деле Платон и Златон сговорились, и всё это очередная ловушка?
На миг представила себе харизматичного старшего брата моего жениха. Веселого бабника-балагура, который восхищался умениями Виталика, отвешивал мне бестактные комплименты, кажется, совершенно, не понимая, «а что такого», помогал близнецам после трансформации… Ведь не может же он быть настолько хорошим актером?
— Дай, пожалуйста, трубку близнецам, — попросил Дит.
Я передала телефон вперед, а сама уставилась в окно, погруженная в
