или в воду посадить, или по тюрьмам разошлет за то, что мы в
измене с ним быть не захотим! И то опасно: как уедет он из
Батурина и велит мужикам после себя на воротах стать, а
стрельцы пускать их не захотят; с того начнется раздор и кровопролитие
великое и зачатие к войне. Стрельцов в Батурине малолюдно, и
те худы; надеяться на батуринских стрельцов нечего! А тебя, Гри-^
горий Неелов, выманя за город, как бы не связал и в Крым не
208
отослал! Давно бы над Нееловым и над стрельцами он что-нибудь
дурное учинил, кабы мы не берегли. Да и вас, Александр и Семен, навряд ли отпустит; а буде отпустит, поезжайте на Путивль, а
то - в Королевце и Глухове станут у вас обыскивать писем: опасно, чтоб вас не задержали>.
Тут кто-то из старшин говорил: <Степана Гречаного, что был
с Солониною в Москве, призвал Демьян к себе в комнату, и
привел к вере - быть ему заодно с гетманом, и велел ему писать
про московские дела такое, чего в Москве и не бывало, все затем, чтобы отвратить Украину от высокодержавной царской руки.
Потом созвал нас, старшину, и говорил нам: пишет мне царское
величество многажды, чтобы всю старшину послать к Москве, а
из Москвы хочет вас царь разослать в Сибирь. Мы ему в том не
поверили, знаем добре, что такого указа к нему не бывало - сам
своим умыслОхМ затевает! А вот и теперь, как приедет в Лубны, либо в Сосницу, соберет к себе всю старшину и духовного чина
людей, прочитает им Степана Гречаного извет, настращает всех
Сибирью, будет говорить: видите, какова Москва обманчива! чего
нам от ней доброго ждать>. -
Дмитрашко Райча сказал: <меня гетман призвал к себе одного
ночью, завел в комнату и велел Спасов образ целовать на том, чтобы мне быть с ним заодно и царских ратных людей, что в
Батурине и в иных городах, побивать. Только я такой присяги
не ставлю в присягу, потому что я присягал неволею, у боясь
смерти, а не но правде. Я по своему прежнему обещанию готов
умирать за великого государя, хотя бы гетман велел меня по
членам разнять. А вы, Александр и Семен, наши слова спишите и
подайте думному дворянину Артамону Сергеевичу Матвееву, чтоб
он над нами и над всем малороссийским краем свою милость
показал, мудрым ходатайством своим доложил государю, чтоб
царское величество не дал своей отчины злохитрому волку в
разоренье1 и прислал бы в Путивль выборных конных людей человек
400 или 500, а к обозному и к нам ко всем обнадежительную
грамоту. Как те ратные люди в Путивль прибудут, пусть бы к
нам царская грамота была донесена тайно, с кем пригоже,, и к
Неелову указ, чтоб нас не выдавал. Тогда мы, старшины, и
Григорий Неелов дадим знать тем ратным людям в Путивль, чтоб
сюда поспешали, а из Путивля в Батурин можно конно поспеть
в одну ночь..Тем временем мы волка свяжем и отдадим Григорию
Неелову, да с теми прибылыми ратными людьми отправим его в
Путивль, потом, написав его вины, сами повезем его к великому
государю в Москву. А пока все не учинится, пусть бы великий
государь указал посланцев гетманских и .советников -
нежинского протопопа Симеона, асаула Грибовича, Миклашевского и
батуринского сотника Еремея задержать в Москве, потому что
209
коли эти советники будут отпущены из Москвы до твоего, Александр, приезда, то еще у него, гетмана, всякое зло ускорится, а
вся беда чинится и от тех помянутых выше советников, да еще
промышленник во всем - нежинский полковник Гвинтовка; большая надежда у Демьяна на этого Гвинтовку! Протопоп Симеон
Адамович большой ссорщик: гетман посылает его проведывать
всяких ведомостей, - и он, приехавши к нему, гетману, чтобы
гетмана удобрить к себе, станет сказывать ему такое, чего и не
бывало!>
<Глуховские статьи становил я, - сказал обозный Забела, -
а в тех статьях написано; духовного чина tfco6 в посольство не
посылать и именно протопопа Симеона Адамовича. А гетман
посылал еще максаковского игумена Ширкевича в Варшаву и в
Вильну, неведомо для чего!>
<Мы того опасаемся, - сказал еще кто-то, если гетман уедет
из Батурина, произойдет много бед и кровопролития! Только у
нас и надежды, что на митрополита Призренского, который живет
в Батурине; он гетмана задержит, будто для лекарства, гетман
здесь останется, покамест ратные люди сюда поспешат. Нас, старшин,’ не послушает гетман: он мало что и говорит с нами!
Безмерно стал жесток с нами, не дает слова промолвить, бранит, бьет, саблей рубит. Во всех полках рассадил зятьев своих, братьев
да друзей и собеседников!>
Обозный Петр Забела объяснялся потом с Танеевым один на
один и выражался уже так, как не решался выражаться при
товарищах. Он хвалил самого себя, выставлял себя испытанным
другом Москвы и подавал такие советы, которые, как он полагал, должны были придтись по вкусу Москве. <Как Богдан
Хмельницкий, - говорил он, - учинился под высокодержавною
государевою рукою, и по се время, - как начал я служить великому
государю верно, так и совершаю; за мою правду меня Господь
Бог хранит, что еще жив! Вся беда от гетманов, а не от старшин.
Только им изменникам Господь Бог не терпит за царскую хлеб-
соль: все один за другим пропадают; жаль только, что невинных
людей с собою губят! Если этого злохищника Господь Бог предаст
и в руки наши изымай будет, пусть бы великий государь
пожаловал нас: велел быть у нас гетманом боярину из
великороссийских людей; тогда у нас постоянно будет, а пока гетман будет у
нас из малороссийских людей, никогда добра не будет>.
При последнем свидании неосторожный и откровенный гетман
сделал перед Танеевым выходки, подтверждавшие в глазах мое-‘
ковского человека донос старшин. Многогрешный отозвался о До-
рошенке совсем не так, как отзывался, бывало, в прежнее время, когда считал Дорошенка своим постоянным врагом. Теперь он
заявлял, что татары не смеют пройти на левую сторону Днепра, 210
потому что Дорошенко их не пустит>. <Хочет, - говорил Танееву
гетман, - Дорошенко посылать к государю своих посланцев и с
ними те санджаки,’ каковы ему присланы от турского султана; те посланцы будут у великого государя милости просить, чтоб
его царское величество изволил Дорошенка принять под свою
высокодержавную руку в вечное подданство и прислал бы ему, вместо турецких санджаков, свои царские знаки>.
- А если турский султан войско пошлет за то на
Дорошенка? - заметил Танеев.
-
Дорошенко, - сказал Демьян, - будет бить челом
великому государю, чтоб указал его оборонять своею царскою ратью.
Гетмана Демьяна очень коробило то, что, как он слыхал, московское правительство давало полякам денег на наем войска, и
он не побоялся при Танееве произнести такие слова: <коли бы
польские послы и коммиссары, набравшись в Москве от вас денег, ворочались в Польшу через-Киев и через наши малороссийские
города - было бы хорошо! Тогда бы и нам что-нибудь из тех
сумм досталось!>
Это прямо уже казалось угрозою ограбить польских послов.
Марта 10-го уехал Танеев из Батурина с своим товарищем.
Когда Танеев был в Батурине, в Москве находились
посланцами от гетмана Многогрешного: нежинский протопоп Симеон, генеральный асаул Грибович и войсковой товарищ Михаил
Миклашевский (впоследствии стародубский полковник). Нежинский
протопоп быд давно уже тайным врагом Многогрешного, но
подбивался к нему в дружбу; часто не ладил он с Демьяном по
причине раздражительного характера последнего, но всегда потом
примирялся с ним, и враги Демьяновы считали протопопа
соумышленником гетмана. Будучи в Москве, протопоп не смел
слишком резко поднимать голоса во вред гетману, после того как
прежде письма его против гетмана и Лазаря Барановича не имели
последствий, вредных для того и другого. Только слегка
набрасывал протопоп на гетмана тень в беседах с боярином Матвеевым, заведывавшим малороссийским Приказом. <Я, - говорил
протопоп, - сколько могу, верно служу и радею великому государю, только гетмана не могу никакими притчами исцелить от нашедшей
на него скорби. Кто-то наговорил ему, будто великий государь
Солонину гетхманом поставить хочет, и Демьян скорбит о том зело; и о том скорбит, что Пиво с ляхами около Киева монастырские
вотчины опустошил, а паче всего о Киеве сетует, чтоб государь
Киева и других малороссийских городов ляхам не отдал, все
